Дети, бегущие от грозы: семейные хроники 1902-1920 годов

Часть 1

Часть 2 

Обет тишины. Десятые годы 20 века

Бабушка Тина не раз при мне сожалела, что после паломничества  дедушка Фирс  удалился от мира и стал неразговорчив. Он как будто берег воспоминания и боялся замараться, согрешить, замутить в себе чистый источник.

Паломничество в Палестину  давало Фирсу Федоровичу силы против  жизненных невзгод. Легко ли ему было уйти в «пустыню» от ничем не виноватой перед ним Баушки? А просто ли Баушке Марье было отпустить мужа, по сути, избравшего монашество, иночество? Она билась, ведя хозяйство и помогая внукам, – а Фирс разом отверг эту суету. Сколько неженских дел выпало на долю Баушки, пока он молился в Палестине. Не с каждой заботой пойдешь к дочери и зятю – проще самой всю работу провернуть…

Одни считали, что «пустыня» деда Фирса сложилась из-за алчности и несправедливости «мира». Другие говорили, что это святая земля Палестины так изменила домовитого крестьянина, главу рода.

В юности Тине иногда казалось, что умный дед видел впереди такие горести, что мог только молиться за людей, не чаявших своей судьбы. К старости она поняла – так оно и было. Знал. Страдал. Молился.

Нашлись  желающие обвинить Фирса в образе жизни, близком двоеданскому, староверческому. И хоть на дворе был не восемнадцатый век, –  для курганского начальства его уход из села мог быть истолкован как попытка основать «скит», пойти тропою раскольников.

Бабушка Тина вспоминала, что только весеннее  речное буйство  заставляло деда на время перебираться из времянки к кому-то из детей. Лишь в дни шального половодья он ненадолго поселялся в доме, который когда-то  с любовью сам выстроил.   Фирс Федорович молился за близких и благословлял односельчанам собственноручно сделанные киоты.      

Навещая его, Устенька, Матвейка и сестры запомнили широкий навес и хорошо просушенные дощечки-заготовки под ним. Здесь же дед устроил большой стол-верстак. Кажется, девчонки рассказывали и о паре пчелиных ульев возле времянки.

Сестры старались не галдеть, сидя в луговом просторе рядом с дедом. Они наслаждались жизнью, прибрежным видом прекрасной реки, сто раз повторяли собственные шутки. Уже не хохотали, как малыши, а воспитанно фыркали, прикрывая улыбку кончиком платка. Фирс Федорович светлел лицом, радостно глядя на внуков, ставил самовар и заваривал  чай из трав. Таких толстых медовых сотов, которые дед разрезал тогда для сестренок и их провожатого, Тина больше нигде не видела.  

Огородник по науке, конец 20 века

В шестидесятые годы в бабушкиной кухне висели два отрывных календаря – нынешний и прошлогодний. Листки с них никогда не отрывались, а аккуратно переворачивались и заправлялись под одинаковые  резинки. Правый (нынешний) календарь добросовестно рассказывал, чем примечателен наступивший день. Краткие биографии родившихся в этот день известных людей, полезные растения, советы по домоводству, рецепты блюд, даже чертежи для домашнего мастера, — все это внимательно прочитывалось бабушкой и Гришей.

Второй календарь  в свободных от текста местах был аккуратно исписан бабушкиной рукой. Этот календарь часто убирался на подоконник или в посудный шкаф – чтобы мы с братом не порвали и не затеряли. Опасения справедливые –  мы то и дело читали  старый календарь, особенно анекдоты, и бабушкины заметки на полях.

Это был бабушкин сельскохозяйственный дневник!

Свое скромное огородничество на песчаной куртамышской почве Устинья Петровна  вела по науке, с отбором самых лучших семян, с записью сроков сева и уборки, примечательных погодных явлений. На весеннего Егория (Юрия) у нее значилось: «У кого двОи семена – сей до меня!». То есть если посеешь раньше 6 мая, раньше Егория, – всходы могут пострадать от заморозков, и придется пересевать. Но если тебе повезет, — будешь с хорошим урожаем.

«Рассада высажена после 10 июня», – писала она о томатах. А уже до 10 августа следовало собрать все помидорки, даже мелкие зеленые, – после этого срока падали губительные росы. Или плоды мог побить иней.

Шесть коров и шесть телят. Глядянка, десятые годы 20 века

Такие же простые записи, только по животноводству, вел в десятые годы 20 века Тинин отец Петр Михайлович.

Менее шести красно-пёстрых молочных коров в  хозяйстве Петра Михайловича никогда не держалось. С рассветом из-под высокого навеса, где скот отдыхал ночью, Авдотья Фирсовна и Устинья выгоняли на выпас табунок уже подоенных коров с маленькими телятками. Впереди шествовало  мощное стадо бычков и нетелей. Это было не самое большое молочное хозяйство в Глядянке, зато самое ухоженное и удойное.

В семьях, владевших большими наделами земли, в основном выращивали рожь и пшеницу. У Поздняковых же из-за отсутствия сыновей (уж в последний раз напомню, что на мальчиков нарезали новые участки) почти всю жизнь земли было совсем мало. Отец Устиньи был вынужден брать участки в аренду! Поэтому  со временем Петр занялся молочным скотом, а значит, покосами, сеяными травами, фуражом, раздоем  и улучшением своего стада.

Потребовалось не просто работать – думать.

Начало 20 века. Крестьяне Западной Сибири

Предполагаемые даты отелов, сроки запусков, даже сведения о быках, линии потомства, – все это в голове держать было слишком рискованно. Хозяин одну за другой исписывал большие нелинованные тетради. Он, правда, часто засыпал от усталости над этой наукой.

Петр Михайлович использовал на домашней ферме собственную селекционную систему. Он безжалостно отбраковывал малопродуктивных коров, настойчиво увеличивал долю потомства коров – ведерниц. Такая красно-пёстрая корова за утреннее доение давала целое ведро молока!

Достаток. Мирный 13-й год

Петр Поздняков добивался не столько высоких надоев «холмогорок», сколько  здоровых телочек от лучших коров. Радовался, если они подходили по приметам под  народные описания будущих  рекордисток.

Улучшенный породный скот продавался в другие деревни, например, за Тобол, в деревеньку Закоулово. Там даже прижилось название «позднякова порода». Но если Петр Михайлович опытным глазом определял корову-ведерницу, и его записи это подтверждали, – такую будущую кормилицу он не продавал, а оставлял на своем дворе, для раздоя.    

Сибирское масло экспортировалось в Великобританию, Германию и другие страны по Транссибирской магистрали

В то время на молоко появился большой спрос. Если  точнее, – это небывалый спрос на молоко подстегивал  природное трудолюбие Петра. Возможность реализовать молоко заражала его азартом, если не алчностью, и заставляла впрягать детей  и помощников в нелегкую работу на домашней ферме.

В деревне Глядянке образовалась артель по производству масла, с собственным заводиком. Из истории Зауралья известно, что еще в 1900 году в Курганской области работало 60 таких маслозаводов. С 1896 года датская фирма «Паллизен» начала экспорт масла, потом открылись другие компании. Масло направляли по железной дороге в Германию и в Англию. К 1913 году 80 процентов всего сибирского масла Союз маслоделов отправлял в Англию, 12 процентов – в Германию и только 8 процентов шло на внутренний рынок.

Благодаря  труду на своей молочной ферме Поздняковы стали жить в  полном достатке. Бабушка Тина, конечно, не называла  конкретных тому доказательств, чтобы не прослыть кулацкой дочерью.  Но кое-что просочилось через самоцензуру, которая была тогда свойственна многим. 

Ну не могла же бабушка не рассказать собственной внучке (накануне её свадьбы) о своем приданом!

Семнадцатилетнюю Тину выдали замуж в соседнее Закоулово, благословив целый воз добра. Стоило посмотреть на этот свадебный поезд, шествие в дом молодого мужа – с двумя огромными сундуками, полными скатертей, занавесок, рушничков, одежды, постельного белья, домотканых дорожек, покрывал. А  богато украшенные ею самой насундУчники для тех сундуков! Они превратили скромные «места для хранения» в нарядную мебель.

Горница молодоженов наполнилась  свернутыми в яркие рулоны половичками (потом в новом доме молодых дорожки полагалось разрезать по размерам парадной горницы и искусно подрубить), двумя полушубками (баба Тина их шила с юности и до глубокой  старости), швейной машинкой, лампой и подсвечниками, многочисленным хозяйственным скарбом и кухонной утварью…

При этом тятя с матушкой благословили Устинье и  Никифору не только предметы потребления, выражаясь современным языком, но и средства производства. О коровах и лошадках мне не доводилось слышать, хотя они, может, тоже были, – а вот упряжь для коня, борону и какой-то особо ценный полог для укрытия зерна молодожены от отца невесты точно получили. Бабушка рассказывала, что соседи приходили оценить полог, и некоторые потом заказали себе такие же.

Искусница

Не думаю, что это было самое богатое приданое в Глядянке или Закоулово. Скорее можно было удивляться, сколь много ремесел постигла дочка Петра и Авдотьи к 17 годам.

В семнадцать лет зеленоглазая Устинья умела плести кружевные скатерти, вязать, вышивать, ткать половички на кроснах, шить тонкую и грубую  кожаную обувь и разнообразную  одежду, плести лапти и корзины, обмазывать жилище глиной, прясть, «выбивать» на машинке ажурные занавески и подзоры.

Была и такая страничка в девчоночьей судьбе – она несколько дней помогала отцу в дядькиной кузнице. Нет, молотом вряд ли махала. Но раскаленные заготовки щипцами прихватывала. (По семейным рассказам, одного из братьев Петра Позднякова позднее, в тридцатые годы раскулачили за то, что у него постоянно были батраки, подручные. Уж не ему ли принадлежала эта кузница?)

Родители учили Тину все делать лучше, чем умели сами. Мать не скрывала, что стряпать и варить младшим девочкам надо учиться не у нее, а у Тины.

 А Петр вовсе не считал позором себе, что дочь умеет класть печку, строить баню, завершать стога и скирды, ровнехонько красить окна и полы, скрести полы проволокой, если они не покрашены, стеклить окна.

 Тина умела также прочно и красиво  простёгивать  лоскутные ватные одеяла. Лоскутки для узора требовались новые, приметные, а нитки – особого номера и обязательно нейтрального цвета, чтобы не отлиняли. Нижняя сторона одеяла должна быть однотонной, пастельных тонов.

Через много лет, готовя мне  приданое, бабушка подобрала нежно-голубой оттенок одеяла и роскошный (бордовый с ярко-алым и синим) узор верха.

Бабушкины половички, сотканные для меня, и разрезанное лоскутное одеяло до сих пор используются на домашней пасеке. Куски одеяла зимой поверх ульевых подушек накрывают восковые рамки с пчелами, сохраняя тепло.

…Еще Тина умела набивать перины пухом, возить на санках снег со двора после метели, мастерить малышам игрушки и многое, многое другое, что в Глядянке тогда и за работу-то не считалось.

Сито

Уже в замужестве по просьбе соседей Устинья на какое-то время поставила на поток домодельные, но  похожие на «артельные» сита из конского волоса.

Первое сито Тина изладила, обливаясь слезами. Как рассказала мне мама Поля, в два роскошных Тининых сундука именно эта принадлежность для качественной стряпни по какой-то причине не попала. (Может, сведущая в свадебных приметах Баушка преднамеренно не  уложила? Но странно, что  в хозяйстве матери Никифора с ситом оказалась напряженка.)

Смущаясь и краснея, молодуха Тина вынуждена была одолжить сито у малознакомой тогда соседки. Ей и в голову не пришло попросту не просеять муку. А вдруг в муке былинки-соринки? Да и квашонка из непросеянной муки плохо поднимется.

1915 год. Свадьба в сибирской деревне

До того старалась молодая женушка все успеть в мужнином доме, что не заметила, как чужое сито скатилось на раскаленную плиту и задымилось! Девушка схватила сито, облила его водой – всё, конец! Что я натворила, испортила вещь! В избе противно  запахло паленым конским волосом.

Через час приедут домашние, потом Никифор… И что завтра сказать соседке? Вот срамотишша на всю деревню! Теперь будут судачить, что в отцовском доме у них было шаром покати. Как можно было про сито забыть?

Вечером, таясь ото всех, они с Никифором отправились в баньку осваивать ремесло. Никифор подобрал и доставил мастерице конский волос нужного оттенка,  поправил и скрепил пострадавший деревянный бочок. Тина ювелирно сплела и аккуратно закрепила новое сетчатое донце.

Тут догорела свечка, и Никифор пошел в дом за новой. Мать спала. Сестра проснулась, сонно зевнула и сунулась с расспросами – чё делаете?

– Да клад нашли, перепрятываем, – сдерживая смех и возбуждение, ответил брат.

Билет до Юргамыша. Сладкие шестидесятые

Сундуки из-под приданого сохранялись бабушкой Тиной настолько бережно, что дожили как минимум до 80-х годов. Они не отсырели, не загрязнились, не сломались.  Без содержимого сундуки все еще казались нарядными, хорошо просушенными, не тяжелыми. Металлические набойки, обнимавшие доски, а также уголки были из прочного железа. На металлических полосах  еще просматривался выбитый орнамент.

Когда моя мама Поля была  ребенком, лучшим развлечением для нее было проворачивать огромные красивые ключи в скважинах сундуков – тогда звучала чудесная мелодия!  Витиеватый ключ длиной сантиметров 15 я тоже помню. Он хранился в нижнем ящике комода. Но музыки уже не было – уж я-то  не забыла бы!

В шестидесятые годы однажды я гостила у бабы Тины без братишки. А тут еще мамы долго не было. Я тосковала, даже есть перестала. Видимо, поэтому бабушка разрешила мне возиться с верхним сундуком. Ко мне пришла подружка, мы поставили сундук вертикально и стали играть в автостанцию. Я, конечно, была кассиром. На табуретке передо мной лежали бумажки – билеты.

– Мне два билета до Юргамыша, – говорила бабушка.

– А я еду в Курган с ребенком, – сообщала подружка, протягивая к окошечку кассы завернутого в платок пупса.

И как сладко спалось мне  на этом сундуке, когда дядя Гриша установил его в тень, а бабушка постелила ватную телогрейку.

Прораб баба Тина. Сладкие шестидесятые

…Когда в 60-е годы бабушка с младшим сыном Гришей строили  дом, то они нанимали только плотников, печника и двух  кровельщиков. Набойку дранки, оштукатуривание стен, побелку-покраску и все остальные работы бабушка умела делать сама.

Весной, помню, мы уже жили в готовом доме, но бабе Тине долго не удавалось провести электричество и установить радиоточку. В один прекрасный день возле аптеки она разговорилась со знакомым мужичком-электриком и сделала ему заказ на проводку.

Мне ужасно понравилось, как она с ним говорила – как мастер! Отвечая на его снисходительные расспросы (какой из бабы строитель?), Устинья Петровна не торопясь объяснила, сколько у нее куплено провода, где достала фарфоровые изоляторы, качественные  выключатели, патроны. Подрезетники под ее руководством выпилил и отшлифовал сын Гриша. Все это у нее было измерено, просчитано, припасено.  Баба Тина, как видно, и цену за работу назвала нормальную — не с потолка, но и не маленькую.  Электрик велел больше ни с кем не договариваться. Он придет и все сделает.

…Вечером шестого апреля бабушка туго-натуго заплела мне косы. Назавтра было Благовешшанье, и к гребенке даже прикасаться запрещалось под страхом болезней.  «Птица гнезда не вьет, девица косы не плетет», — сто раз повторила она мне. Подала пришедшему с работы сыну Грише полотенце, усадила за ужин маленького внука Игоря и зажгла керосиновую лампу. Лампа мигнула, а потом загорелась сильным ровным светом, и бабушка его слегка убавила, повернув колёсико на основании лампы.

– И где же электрик? – «Приду, ждите,  все сделаю», – едко  передразнила  я.

– Обещалкин, елки-палкин, – засмеялся брат.

И Гриша заулыбался, глядя на него.

Только бабушка защитила мастера. Мало ли какие причины у человека – зачем сразу думать про него плохо. В этом была вся баба Тина. Не обругает, не заподозрит – поверит. А если обманут – все равно зла не будет держать.

После праздника пришел электрик и подключил новостройку к цивилизации. Все оставшиеся белые фарфоровые изоляторы-юбочки запасливая бабушка спрятала. И только один дала нам в игрушки.

Виноградная гроздь. Постскриптум, 20 и 21 века

У мамы Поли сохранилась вязаная  наряднейшая салфеточка, сделанная для ее приданого бабушкиными  руками. Ажурная вещица связана крючком из белых ниток,  необычный тонкий  узор повторен с компьютерной четкостью много раз. Белоснежное кружево слегка подкрахмалено и через семьдесят лет смотрится как новое.

Кое-что из секретов рукоделья у бабы Тины переняла моя мама (она прекрасно вышивала гладью и крестиком), и почти ничего – я сама.

Виноград на полотенцах –  родовой код русских племен

…Однажды, вспомнив свое девичество, баба Тина усадила меня за вышивку полотенца. Зелеными нитками надо было вышить виноградные листики, а красными  – виноградные гроздья. Полотенце было вафельное, клеточки на ткани четкие, считать крестики легко. Опыт вышивки и даже шитья на машинке у меня уже имелся. Подробно объяснив, что и как делать, бабушка спокойно отправилась в центр Куртамыша –за продуктами.

Передо мной лежали новые мамины нитки мулине четырех цветов! С них еще не были сняты бумажные пояски-этикеточки с названиями оттенков. Мне показалось очень неразумным использовать только два цвета и повторять вещи, которых  у бабушки и мамы было не меньше дюжины. Нет, я изображу на полотенце что-то своё!

Не знаю, что меня тогда потянуло на индустриальную тему. Когда въезжаешь в Челябинск из северного пригорода, где мы живем, – по обе стороны дороги тянутся сплошные промзоны. Вдали хорошо видны трубы ЧМЗ, справа цинковый завод, слева лакокрасочный, потом кислородный. Трехметровые кирпичные ограждения, крыши, высокие запыленные  окна, вертикальные заводские трубы,  изогнутые у земли трубы с коммуникациями, продуктопроводы… Вот такая уродливая промзона,  не на чем глаз остановить. Но  в детстве меня эта картина почему-то притягивал — как суть современной цивилизации.

Я спины не разгибала – с вдохновением вышивала  промышленный пейзаж. На одном конце полотенца уже ясно обозначилась четкая геометрическая мозаика  из углов и прямоугольников – четырехцветная, во всю ширину полотнища. Я забыла, что вышивать надо было крестиком. Мои стежки становились все более размашистыми. Вот уже запас красных ниток мулине почти подошел к концу.

…Тут пришла бабушка и очень рассердилась! Я это поняла по тому, что на лице ее отразилось неприятное удивление – русые брови сдвинулись и смешно поползли вверх. Поскольку ругаться баба Тина не умела, то просто тяжело вздохнула, надела очки, распустила весь мой авангардизм и бережно прибрала нитки мулине.

 («Расходные материалы» у тогдашних мастеров назывались «товар». Товаром могла быть кожа для сапог, черные нитки десятого номера для  половичков, железные ободья  и дощечки, нужные для изготовления бочонков.

По ремесленным понятиям, я ничего не вышила – только товар испортила!)

Не иначе как баба Тина по наивности полагала, что я действительно красиво изображу традиционные виноградные листья, и  тогда это  полотенце с некоторой ее доработкой положит начало сбору приданого. Но я этот тест не прошла.

Не сказав ни слова, я положила вышивальные (маникюрные) ножнички в верхний ящик комода и ушла к подружке Вере.

Некоторое время я дулась и злилась на бабушку. Я была уверена, что она несправедлива ко мне. 

Я представила в этой ситуации вторую свою бабушку, Антонину Александровну – бабу Тоню, мать отца. Да она бы удивилась и засмеялась! И не без того –  при случае похвасталась бы моей фантазией какой-нибудь приятельнице. Бабушка Антонина заставила бы меня закончить мою «идею», подрубить концы  рушничка — и пустила бы полезную вещь в дело. А мама Поля – та расхвалила бы в пух и прах за новизну!

Теперь я понимаю,  что  бабушка Антонина и мама Поля не ставили цель сделать из меня настоящую мастерицу.

А баба Тина не видела причин, почему бы действительно не научить внучку тому, что прекрасно умела делать сама.

Стиляга пустоголовая

К истории с вышивкой мы больше не возвращались. Но когда бабушка приехала погостить к нам осенью, она  помогла мне скроить первое платье к уроку домоводства. Скоро с круглого стола в большой комнате вообще перестала убираться расписная подольская машинка. Это было мое запойное увлечение шитьем.

Однажды глубокой ночью я заканчивала какую-то кофточку к школьному балу. Глаза слипались, свет был тусклым, руки не слушались, и я пристрочила прядь волос к изделию. Пришлось выстричь стильную челку вместо надоевшего пробора и «прилизанных» волос. По примеру девчонок на другой день я  незаметно подровняла себе ресницы (чтобы лучше росли). Взгляд стал решительным и беспомощным одновременно.

Зоркая бабушка  первой заметила странное выражение моих глаз. Она рассказала маме. Рассерженная мама обрушилась на меня, не выбирая выражений. Почему-то  в моих немудреных попытках поработать над имиджем ей виделось разлагающее влияние Запада.

Это были примерно 1967-1968 годы. Лекторы-международники, наезжавшие в наш ДК, добавляли в свои беседы упоминание о новой черте загнивающего капитализма. Некоторые обходились намеками, но другие, понизив голос, резали правду-матку – сексуальная революция!   Во Франции бунтовали свободные студенты. И приближался  пик коммун хиппи. А битлы! Это в наши дни  энциклопедия определяет Джона Леннона и Пола Маккартни как мелодических гениев 20 века. Тогда же, казалось, четверка «Битлз» будто нарочно изощренно шокировала старшее поколение.

И поднимала над суетой молодое.

1967 год. Четверка «Битлз»

Моя не очень близкая подружка Людка (тоненькая, любопытная, с мягкими льняными волосами) и ее сестра сбежали той зимой к Черному морю – конечной их целью была Америка. Их отловили, вернули к матери. Но став взрослой, Людка все равно осуществила свою мечту о свободе и путешествиях. Превратившись в роскошную натуральную блондинку, Людмила работала в торговом флоте, рассматривала на экскурсиях один европейский город-порт  за другим  и побывала-таки в Америке.

…Особенно  несправедливыми мне казались мамины обзывательства  «модница пустоголовая» и «стиляга». 

Ну какая стиляга?.. Вот уж ерунда. Стиляга никогда бы не сшила себе скромного голубого платья с аккуратным воротничком и тонким матерчатым пояском – по курганской моде для благовоспитанных  девиц  начала века.

Века Трояновы

… А виноградины напомнили о себе, когда  я прочла исследование одного историка. Виноград на полотенцах, оказывается, — это родовой код русских племен. Много столетий назад наши предки жили в жарких краях, в раю на земле. Красная гроздь, два зеленых усика по бокам над ней и характерный виноградный листочек сверху… Может, это была Этрурия, может, Троя, откуда после разгрома крепости греками  мужественный Эней с трудом вывел своих близких.

И вот бабушка и мама поддерживали эту четырехтысячелетнюю родовую традицию. А на мне она прервалась. Обидно.

Сибирское масло. 1910-1915 годы

Когда современный человек затрудняется объяснить великие дела далеких предков, – он приписывает их инопланетянам. Но это еще не самое удивительное. Странно то, что некоторые дела ( не такие заметные, как египетские пирамиды) навсегда забываются потомками.

Мы вот, например, постоянно принижаем умение своих прадедов из ничего создавать изобилие продуктов. На нечерноземной земле, при коротком лете, при жгучих морозах – извлекать из земли богатства как по мановению волшебной палочки….

Много чего добиваются русские, если в стране благополучие наступает хотя бы на десять лет.

Дореволюционная статистика свидетельствует – расцвет маслодельческой кооперации в Сибири и Зауралье  пришелся на период с 1910 по 1915 год. Устинья Позднякова считалась тогда взрослой работницей – 10-13 лет. В ту пору ее мать Авдотья Фирсовна, Баушка и сестры нянчили  долгожданного сыночка и братика Матвея. Сестры подросли и старательно выполняли всё, что им поручали родители. А поскольку от полевой работы отец их освободил раз и навсегда, девчонки два раза в день доили коров в новом утепленном скотнике. Самых продуктивных «ведерниц» с новотела приходилось доить пять раз в сутки, иначе они резко сбавляли удой.

Союз сибирских маслодельных артелей

В десятые годы двадцатого века Петр Михайлович и его соседи неожиданно для себя влились в первый в России кооператив. Хваткие сибиряки по достоинству оценили промышленные сепараторы и тот факт, что молока под Курганом в то время было пей-не хочу. Ничто не мешало кооператорам из  прекрасного летнего молока  бочками производить ароматное масло. Еще в конце 19 века в Курган пришла железная дорога. С  развитием  Транссибирской магистрали  объемы производимой продукции стали колоссальными. Ценное продовольствие поездами двинулось в Европу.

Самым лучшим маслом, правда, там считалось сливочное масло из Дании. Но сибирское уверенно вышло на второе место. Еще немножко – и какие-нибудь курганские технологи-самородки изучили бы как следует секреты конкурентов, изобрели бы удобную фасовку, собственные рекламные ходы… — и вытеснили бы датское масло с торгового Олимпа.

Сибирские маслоделы к тому времени особо продвинулись в устройстве ледников, спасавших ценную продукцию с мая по август. Ледяные глыбы намораживались в январе в заранее сколоченной обрешетке. 

Настоящий бум крестьянской кооперации (при поддержке правительства Столыпина) отмечался тогда по всей Сибири. В 1913 году  здесь было тысячи маслодельческих артелей, и каждая имела свой заводик.  В ноябре 1907 года 12 артелей  образовали в Кургане Союз сибирских маслодельных артелей – самый крупный в России.

Люди, умевшие ВСЁ. Двадцатый век

В это же время создавались кредитные кооперации, артели рыболовов, кустарно-промысловые, кооперации охотников, отдельно- инвалидов…

В перспективную зауральскую провинцию в конце 19 века охотно устремился и большой бизнес. Взять торговую компанию «Зингер». Как только стало ясно, что среди зауральцев немало богатых людей, – купец первой гильдии Ф.Д.  Хрулевич решается построить в Куртамыше  особняк для представительства компании и обитания собственного семейства. Он всё просчитал и уверен, что состоятельные покупатели на машинки здесь точно не переведутся. Наша бабушка еще не родилась, а этими машинками уже не только споро-шустро торговали в округе, но и в качестве рекламного хода обучали девушек шитью в специальных классах.

Бесчисленное количество раз мы с бабушкой проходили мимо длинного старинного здания с характерными закругленными сверху окнами и красивейшим карнизом. Здание было двухэтажным, белого кирпича. Для нас это была просто школа. И вряд ли сама бабушка знала, что это здание причастно к появлению в ее доме кормилицы-машинки. Да, когда отец  накопил достаточно денег на покупку хорошей машинки в приданое старшей дочери Устинье, – он обратился именно сюда, в торговое представительство «Зингер». Потом новую зингеровскую  машинку благословили Стеше, потом Анютке… Впрочем, не исключено, что к тому времени торговые представительства «Зингер» открылись еще ближе к Глядянке.

Ну, а если машинка выходила из строя?.. Долго простаивать ей не давали. В бабушкином доме в неисправности моментально разбирался ее сын Гриша. Если нужно – регулировал ход, заменял стершиеся металлические части. Он все умел! Да и официальные мастерские по починке машинок работали в крупных населенных пунктах тоже с начала 20 века.

Какой жизненно важный предмет ни возьми, – он изготовлялся неподалеку от дома, в благословенной долине Тобола. Кругом процветали гончарные мастерские и паровые мельницы, дегтярные производства и пимокатные артели, мыловаренные заводы и кожевенные мастерские. На месте изготовлялись шорные изделия, гармони, кирпичи, шапки, печатная продукция и стекло.

Даже мне в 60-е годы доводилось постоянно слышать об одной такой успешной артели, она называлась «Крестьянка». Мы иногда проходили мимо ее белого двухэтажного здания, когда отправлялись с братом на утренний сеанс в кинотеатр «Сибирь». Здесь работала швеёй молодая жена бабушкиного сына Гриши. А в военные годы «Крестьянка» выполняла заказы для фронта. Отец моей второй бабушки Александр Иванович Шишов и его жена (тоже Александра Ивановна) трудились здесь всю войну.

Эта товарная самодостаточность сохранилась почти до конца 20 века. Помню изумительные местные песочные пирожные, облитые глазурью, фруктовую куртамышскую газировку, даже мебель, которую также изготовляли на месте, потому что издалека везти было невыгодно. И только здешним умельцам позднее, в 70-е годы пришло в голову наладить выпуск недорогой пластиковой плитки для облицовки ванн. Доступной простому человеку керамической плитки тогда почему-то нигде не было.

Единственное местное производство, которым мы с братом не были довольны, – это мороженое. Может быть, сливки для его производства брались слишком густые. Или в этой артели не хватало каких-то добавок типа ванилина… Мы единогласно признали, что челябинское мороженое лучше!

Содержимое простых бумажных стаканчиков, тем не менее, немедленно съедалось. А прилагавшиеся к мороженому деревянные палочки-ложечки мы берегли и накапливали. Когда соберешь десять штук, — можно сделать вертолет или планер!

В июне 2016 года на фестивале прессы мы познакомились с молодыми редакторами местных газет Куртамыша и Юргамыша. Оказывается, вековая привычка – ни малейшей вещички не искать на стороне – сослужила хорошую службу куртамышанам  и в 21 веке! Только теперь это называется развитием малого и среднего бизнеса. Городок не захирел, не потерялся, а по-прежнему преуспевает, об  этом я могу судить хотя бы по тиражу «Куртамышской нивы» (50 лет назад – «За изобилие»). Свыше 7000 подписчиков  в эру телевидения и интернета российские газеты набирают только в городках с продвинутой экономикой.

Куртамыш, площадь Свободы

Брали обрат и шли по домам. Начало 20 века

По данным курганских краеведов, в 1915 году крестьяне несколько охладели к маслодельческой кооперации. Такие крепкие хозяева, как Петр Михайлович и его братья, перестали расширять свои домашние фермы. Дело в том, что к тому времени «государство установило предельные закупочные цены на масло и передало монопольные права на его закупку Союзу сибирских маслодельных артелей. Это превратило маслодельную кооперацию в сверхмонополию, контролировавшую  более 90 процентов рынка сибирского масла».

Да-а, и до революции не берегли в Сибири здоровую конкуренцию. 

Сохранились фотоснимки железнодорожных вагонов, в которые чисто одетые грузчики по пандусу вкатывают бочонки с маслом; фото главного офиса кооператоров в Кургане  (красивое кирпичное здание  с каменными наличниками); фотоснимки интеллигентных специалистов европейского вида, стоящих независимой группкой. Я думаю, это как раз готовилось очередное портфолио для европейских заказчиков.

Когда я увидела  сбор молока для маслодельного завода в какой-то деревне, я так и впилась глазами в двух девчонок возле крылечка – это могли быть Устинья с Анюткой! Точно! Разница в возрасте лет пять. Старшая русоволосая, младшая беленькая – как тот мальчик у Маковского, которого сестра уберегла от молний и дождя.

Сколько раз мы слышали от бабушки, что самым прекрасным отдыхом в ее детстве считалось то вынужденное безделье, когда сестренки  на площадке у дверей заводика «ждали обрат»!  Голубоватое жидкое молоко, из которого отбиты при сепарации густые сливки, надо было увезти на тележке домой. Из обрата делали творог и простоквашу, применяли на стряпню, выпаивали многочисленным телятам и поросятам, добавляли в мешанку птичьему молодняку.

Ждать обрат у ворот маслозавода стало завидной привилегией Тины и ее сестер.

Отец Петр Михайлович был строгого нрава. Он не разрешал  Тине, Стеше и Анютке без старших бывать на деревенских хороводах и праздниках, и тем более – на вечерках и супрядках. Даже когда девчонки в престольный праздник с гостинцами шли к деду Фирсу на пустынный берег Тобола, отец посылал с ними мать, крёстную или какую-нибудь куму. А иногда давал увольнение от работы  богатырю Егору:

– Айда-ка, прогуляйся с барышнями. И чтоб недолго!

Начало 20 века. Девичье чаепитие

А вот на маслозавод девчонок направлял сам отец – как на важное задание.

Это было время общения, демонстрации обновок, обмена сплетнями, хвастовства одних и зубоскальства других. Как бы нечаянно возле крылечка заводика появлялись парни, иногда из соседних деревень. Я уверена, что и Никифора своего, пусть мельком, девочка Тина в первый раз увидела именно здесь.

Подсмеиваясь над собой двенадцатилетней, бабушка Тина каждый раз говорила:

– Идем по домам, еще бы поболтали с подружками, а я так важно нос поднимаю: « Ну ладно, некогда, пора телят поить».

В людской очереди, ожидавшей обрат, сестры впервые выяснили, кто из них троих красивее. Стеша!.. На нее заглядывались, ее внимания добивались даже парни намного старше их возраста. Строгая девица Степанида выдалась в материнскую родню – стройная, тонкая в поясе, миниатюрная, умеющая одеваться к лицу. У нее были огромные глаза в длинных ресницах (немного сголубА), тонкая матовая кожа и роскошная русая коса вдоль спины.         

Когда в шестидесятые годы мы жили у бабушки, в ее куртамышском доме хоть раз за лето да появлялась сестра Анна — Анютка. Улыбчивая, разговорчивая, она поворачивала лицо за старшей сестрой, как подсолнух за солнышком. То к печи, то к столу, то в сторону горницы.

Анна Петровна угощала нас деревенскими гостинцами, помогала бабушке убрать со стола, управиться с только что надоенным молоком (бабушкину очень удойную красно-пёструю корову звали Тамара!!). И все это время сестры увлеченно разговаривали, забыв про нас. Так мы с братишкой в тот вечер и засыпали – под их негромкий несмолкающий разговор, расспросы и воспоминания.

Во все другие вечера отход ко сну обычно совпадал с тихой молитвой бабушки. В потемках избы она становилась на колени перед иконами и шепотом обращалась к Богу. Мы давно спали, а она не прерывала то покорную, то взволнованную молитву.

«Не пропадешь, не сгинешь ты»

Несмотря на введенные позднее фиксированные цены на молоко, владельцы скота в Глядянке  относились к кооперации с большой симпатией. Даже при этих невысоких ценах крестьянин в итоге имел живые деньги. Без маслозавода даже на двух-трех удачных ярмарках он не заработал бы столько.

Особенно оценили селяне кооперацию, когда ее не стало.   Лет через десять бывшие кооператоры смогли сравнить крестьянские артели с продразверсткой (не дай Бог!),  с продналогом и с работой в колхозе…

Кооперацию зауральский крестьянин ни на что не хотел менять. Она была справедлива, взаимовыгодна и потому стала весомым крестьянским козырем в защите старого уклада жизни. После победы революции на это не раз жаловались агитаторы, направляемые преобразовывать деревню.

Конец 60-х годов. Сельский клуб, политинформация

…Поток сибирского масла в Европу по Транссибу в тридцатые годы пресекся. Уж не знаю,  чье сливочное масло — из какой страны? –  стали считать с тех пор  в Великобритании «вторым после датского».

Молочная корова – тончайшая материя. Как великими музыкантами люди становятся  лишь в третьем поколении владеющих инструментом, так и крестьянин, ухаживающий за продуктивным скотом, должен унаследовать с генами свои навыки, — и тогда молочные реки перестанут быть сказкой.

Наш работяга Петр Михайлович  стал к тридцати своим годам вдумчивым, неутомимым практиком, почти селекционером.

…А в колхозах скот обобществлялся.

И коров почти всегда скудно кормили!

«Звоссияло!..»

Бабушка Тина знала великое множество пословиц, неведомых фольклористам. Но больше всего мне запомнились ее «побывальщины» — что-то вроде анекдотов из жизни.

Начну с того, что слово побывальщина она произносила через внятное, сильное «ша» — побывальшшина. Так же она говорила слова «Благовешшанье», «яшшики», «ташши», «ишшо раз», «мушшина», «пишшит да лезет!».

У бабушки было любимое наречие «вокурАт» ( в аккурат) – в значении «как раз». Мы с братом до старших классов, не задумываясь, повторяли за ней это слово, например:

– Прихожу на остановку, а тут автобус вокурат пришел.

Мы это «вокурат» считали исконно  русским, и только взрослыми обнаружили его немецкие корни.

Иногда у бабы Тины проскальзывало слово «натОдель» – нарочно, специально, преднамеренно. Воспитывать детей, одергивать или запрещать им баловство называлось «счувАть». Было время, когда мы с братом, безотцовщина, сознательно вышли из-под благословенного духовного настроя  Куртамыша и вообще перестали слушаться старших. Каждый мнил себя индивидуальностью, не желал ни в чем уступать. Мы дрались по-страшному!

– Поля, я больше не приеду, – грустно сказала однажды баба Тина нашей уставшей матери. – Ни тот, ни другой не счувАются… Еще убьют, не дай Бог, друг дружку!

Но наш отчаянный бунт непослушания длился еще года два!

…Веник баба Тина называла «голик», домашний фартук – «запОн». То и другое у бабушки постоянно было в ходу, потому что подметать кухню и двор бабушке приходилось каждый день не по разу, и без «запона» подметать означало — загрязнить одежду.

Баба Тина редко говорила повелительным тоном. И главное слово в императиве у нее было «оберУчь!.. делай оберучь!». То есть  работай как надо, двумя руками, — либо вообще не суйся.

Когда она сталкивалась с жадностью и лицемерием, то долго не разглагольствовала, просто и коротко припечатывала:

– Волчий рот и лисий хвост!

И снова занималась своими делами, не вдаваясь в дальнейшее осуждение и разговоры.

Еще мне нравилось, что она ужасается и трепещет, когда гремит гром, – боится грозы.

– Ветер налетел, тучи, – волнуясь расказывает баба Тина. – А потом звоссиЯло!!

Это слово – «звоссияло!» – звучало  у нее величественно и грозно.

В бабушкином роду не Окали, как у нас на Урале. То есть про линию Авдотьи Фирсовны я ничего конкретного сказать не могу. Да и мама Поля, рожденная в Закоулово, все слова «на О» до сих пор произносит очень заметно. А вот в глядянском доме Петра Михайловича Позднякова  – точно не Окали.

Один мой коллега нашел в архиве информацию, что до ревизской сказки 1859 года Поздняковы в Глядянке вообще не значились. То есть они появились здесь чуть ли не одновременно с постройкой железной дороги. Этим отчасти объясняется их малоземелье и правильный, не похожий на уральский говор. Род Поздняковых, скорее всего, прибыл  в южное Зауралье из-под Москвы, есть там такая деревенька Поздняково.

…Ласковый деревенский голос курганской женщины – это, я думаю, своего рода эталон русской провинциальной  речи. И этот эталон отстает от современного языка примерно лет на сто.

Никогда не забуду, как в очерке Василия Пескова «Таежный тупик» автор первый раз разговаривает с Агафьей Лыковой.

Пескову поначалу кажется, что это речь немного слабоумной женщины . И он не сразу понимает, что Агафья просто по-старинному приветлива! Вот так же разговаривали бабушкины куртамышские знакомые в очередях, на скамеечках у ворот, на почте.

В шестидесятые годы по городу курсировали два автобуса, «Гайдаровец» и «Гагаринец». Вроде бы дети насобирали столько металлолома, что хватило на  маленькие ПАЗики- ЛИАЗики.  Когда я училась в классе седьмом, мне нравилось примоститься в «Гайдаровце» на заднем сиденье и не на один круг объехать город. Ехать и подслушивать реплики, пересуды, шутки.

В синем дубасе

На Рождество вместо «колядовать» куртамышские бабы говорили «славить», плетень называли «тын» («отгадай загадку – через тын да в кадку» — что это?). Старая тряпочка для влажной уборки называлась «вехотёк» ( с этим словом я один раз опозорилась на субботнике в университетской библиотеке!), а когда хотели сказать «лучше, красивее», то говорили «бассЕ». Там пели о девушке-красавице:

В синем дубасе-е-е-е (сарафане)

Всех была бассЕ!

Только на бабушкиной родине в Зауралье мне  часто доводилось слышать от женщин «ох, согрешила я, грешная!». Так говорили соседки, если незадолго до этого в сердцах возвышали голос, строго отчитывая мужа или детей. (Или слегка злословили насчет знакомых.) То есть люди имели понятие о грехе и на автомате каялись даже в мелких прегрешениях. У нас на Урале «ох, согрешила я грешная» или «прости меня, Господи!» говорили только ветхие старушки преклонных лет.

Однажды в «Гайдаровце» мне довелось услышать  кроткий вздох и утешение, сказанное сквозь подступающие слёзы:

– Христос терпел и нам велел.

Это были две еще не старые женщины, разговор велся вполголоса. Я постыдилась в упор рассматривать говорящих и вникать в их невеселую беседу.

В другой раз чей-то насмешливый голос рассказывал обстоятельства не то гощения, не то просто праздничного обжорства и к месту весело вставил:

– Кушай, кумушка, седьмую-то шанежку!

Мне показалось, что в автобусе появилась бабушка Антонина, я даже завертела головой в поисках ее многочисленной куртамышской родни.

Моя вторая бабушка происходила из могущественного рода шапошников Шишовых. Остроумные, шустрые на язык, они шли по жизни легко и бесстрашно. Посмеивались над лицемерными соседскими нравами:

– Стук в ворота – кого там черт принес?…А-а-а, пожалуйте, гости дорогие.

Им неизвестна была заповедь «не судите да не судимы будете».  Попадись-ка на язык сестрам Шишовым!

Откроют дверь не слишком желанному гостю и громко удивляются:

– ОЙ! Мы думали — свЕжи, а это опять всё те же!

Бабушка Тина в сравнении с этим коренным родом была робкой, новенькой, прИшлой, ведь к 60-м годам она всего-то жила в Куртамыше каких-то лет десять. Когда к ней приходили сваты, она с улыбкой командовала себе:

– Что есть в печи – на стол мечи!

То есть ее крестьянское гостеприимство все же ограничивалось тем, что имеется в избе, в погребе и на плите (чем богаты, тем и рады).

А бабушка Антонина, если принимала гостей, руководствовалась безграничным принципом:

– Займём да доймём!

То есть удивим, угостим на славу. Такая уж у Шишовых была широкая повелительная русская натура.

Про знакомую, которая чем-то их раздосадовала, сестры Шишовы вполголоса судачили:

– Гляди-ка – не крива, а забавна.

В разговорах с бабушкой Антониной сестры, было дело, высмеивали какую-нибудь бабешку:

– Нарядилась как настехая!

До сих пор даже представить не могу, что имелось в виду. Наверное, настехая – чисто куртамышский персонаж, что-то типа нашей уральской кулемы. Или нечто вроде пугала, чучела. Почему я тогда не спросила?..

Теперь мне кажется, что это реальная женщина по имени Настя. Городская сумасшедшая, наверное.

От слова не сделатся!

Один раз соседи чинно вечеряли на лавочках на узкой улице Рыжова. Мой маленький брат ближе к сумеркам завредничал, всё стало не по нему. И тетя Валя Кулакова беззлобно попеняла Игорю:

– Ох ты – в телегу не легу и пешком не пойду – какой ты поперЁшный!

Братик, наш общий любимчик, – нарядный, в синей матроске, беленький лицом, но с круглыми карими глазами и темноволосый – прямо обалдел от такой непочтительности. Топнул ботинком и заревел на весь Куртамыш.

Тети Валиной внучке Танечке исполнилось три года.

На дне рождения она простудилась. Вечером, вытирая Танечке мокрый носик мягким платочком, бабушка ласково спросила:

– Отгадаешь загадку? С горки тихонько, на горку бегом – это что?

– Это мальчик везет саночки, -– быстро ответила именинница.

– Да это же сопельки!, – засмеялась тетя Валя и начала урок хороших манер насчет носового платочка:

– Тебе уже три годика, четвертый пошел…

– Куда это он пошел?, – возмутилась Таня. – Сказано – три!  

С малышами вообще-то не церемонились. Мне  запомнилась детская дразнилка явно досоветских, доартековских  времён:

Ешь, ешь,ешь,

Пока не околешь,

А околешь, так рукой маши

Да в рот ташши!

Сибиряки всегда считали, что есть надо в меру — потому что толстому человеку работать трудно. И     («От слова не сделатся»), гроб с его телом нести тяжело!

Из бабушкиных «побывальшшин» и уличного юмора сложилась эта подборка.

Как у вас, так у нас

Выдали девку замуж. А она дома ничего не делала. Вот велит ей свекровка дать зерна курицам.

– А как их звать-то?, –  спрашивает молодая. Свекровь отвечает:

–  Как у вас, так и у нас.

Берет молодая плошку с зерном, бросает то в одну, то в другую сторону и кричит:

–  Какувас!.. Такунас!.. Какувас!.. Такунас!

Загадка

Лежит доска на болоте. Не сохнет, не гниет, не ржавеет. Что это? (  язык )

Поговорка

Лучше дЕверя четыре, чем золОвушка одна. То есть мужнины братья – покладисты и не ехидны, а мужнина сестра не утерпит, подковырнёт.

Продолжение следует

Главное фото: крестьянский двор. Художник Сергей Ягужинский