Кактус за любовь

В замечательный день 8 Марта можно поделиться историей, которая навсегда связала две жизни. Конечно, мы немного отредактировали рассказ нашего собеседника, но сути случившегося не изменили ни на йоту.

– Наша молодость, моя и моей супруги Ольги Анатольевны, выпала на самые счастливые годы. У нас не было мобильников, интернета, огромного числа магазинов и развлекательных клубов, но жизнь была романтичной. Наши сверстники строили новые города, плыли на ледоколах по Северному морскому пути, сражались за равенство и братство, собирались на берегу Ильменского озера и пели запоминающиеся песни. У нас были лучшие ракеты, мы лучше всех в мире играли в хоккей. Мы зажигательно прыгали на танцах под «Бони-М». Мы совершали добрые глупости и лазили в окна с букетами цветов к своим любимым. В нашей жизни были «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен», «Дети капитана Гранта», «Робин Гуд» и «Доблестный рыцарь Айвенго», – герой нашего рассказа улыбается и продолжает далее.

–Я с Ольгой познакомился в пединституте на танцах. Симпатичная девчушка стоит и стоит у гардеробной стойки. А мы, электрики и трактористы, тесним танкистов, автомобилистов и летчиков, напираем, кренделя выделываем. Учительницы чаще всего выбирают курсантов. Конечно, приходит такой в голубом кителе с погонами и золотыми эмблемами, в фуражке, шинели, надраенных до блеска ботинках – как тут устоишь. А мы, в клетчатых рубашках и потертых джинсах, в кроличьем треухе на голове. Кстати, джинсы в то время – это шик и блеск. Их в торговом центре на первом этаже у одной красивой тетеньки из подвала покупали за круглый стольничек.

Электрики и трактористы, механики и инженеры, в основном, с центральных усадеб, при сальце, картохе, соленьях, соответственно, и при денежках. Но вот с разносторонностью – проблемы. А курсанты – городские. Они и про небо в алмазах могли. Но ничего, мы не лыком шиты. На пятом медляке иду я к своей будущей Олечке. Тогда я еще не знал, что она Олечка. Думал, сейчас познакомлюсь. Эффектно протягиваю ей руку: «Разрешите, – говорю, – вас, барышня, на польку-бабочку протанцевать пригласить, а то вы завсегда у этой стенки отираетесь. Так, мать моя, до дожжей простоишь, а в яблоньку не вырастешь!» И что слышу. Нет, Оля молчит. Только смотрит на меня огромными карими глазами, хлопает ресницами и ни пру, ни ну. А ее подружка, рыжая и конопатая, отвечает мне: «Вали, деревня, по Сони Кривой до Лесопарковой». Обидно. Почему я – деревня? Я из очень даже хорошего села. У нас и дома двухэтажные, клуб, школа, детский сад. Универмаг в два этажа со стеклянными витринами и белкой в колесе. Фонари по улицам. Стадион. А сейчас я в городе. «Я, между прочим, – говорю, – живу на Победы за Никольской рощей!» Но на меня и внимания не обратили. Не удивил.

Когда я нахлобучивал шапку на голову, стоя на ступенях пединститута и не понимая, как я буду добираться до своего дома, меня тронули за рукав. Это была она. Извинилась за слова подруги и очень робко спросила, нельзя ли ей поехать вместе со мной? Я остолбенел. И подумал, что она вовсе не студентка, а та нехорошая девушка с жэдэ, которая ловит таких олухов, опаивает клофелином и обчищает до нитки. Взгляды встретились. Она извинилась и пошла в сторону Алого поля. Пришлось догонять и топать рядышком. Таксисты за проезд к Никольской роще почему-то просили пятерку. Поэтому  мы шли пешком. В середине ночи все гопники Никольской рощи уже спали, опасаться было некого. Предновогоднее настроение, легкий морозец и пушистый снег сделали свое дело. Мы познакомились. И пообещали, что обязательно встретимся.

На 23 февраля я получил от Оли подарок. Это случилось на вечере «А ну-ка, парни!» в нашем институте. Я весь вечер был на сцене. Стал призером. И еще подарок от Оли, дезодорант и пена для бритья. В день праздника я радовался, а ночью призадумался. Через две недели у нее праздник, а я кроме тюльпанов с Зеленого базара других подарков не знал. В общем, шагаем мы с Олей из института, и я как-то пытаюсь спросить «Красная Москва» или «Дзинтарс»? Она у меня умница. «Не трать зря деньги. Но, раз решил сделать подарок, я тебе покажу!» – и ведет меня к трехэтажному засыпному дому, который строили еще для пленных немцев.

Приводит и показывает на небольшое окно на втором этаже. В окне горшок цветочный. Она говорит: «Вот в этом горшке растет кактус! – называет мне полные фамилию и имя этого кактуса. – Вот, если бы ты мне достал хотя бы отросток!»

«Ха! Кактус!» – я ликовал. Нарадоваться на свою институтскую любовь не мог: «Какая бескорыстная!» В нашей школе учительница биологии была помешана на этих кактусах. Мы среди этих горшков в индейцев играли. На следующий день я ехал в свой поселок. Пришел в школу, показываю бумажку с названием Надежде Семеновне, а она разводит руками. Нет такого кактуса в ее коллекции. И вряд ли где вообще есть, потому что родина этой колючки Боливия. В Боливии фашистская хунта.

Я лечу назад на последней электричке. Утром иду к дому и поднимаюсь на второй этаж. Дверь мне открывает бабусечка, немного похожая на Атаманшу: «Чегось тебе, милый?» – «Кактус хочу купить. Три рубля даю!» – «Ишь ты, прыткий. Я его за четвертной не отдам». И дверь закрылась.

Я в институт, прошу помощи у товарищей. И снова мчусь к бабусе. Она стоит в дверях, вытирает руки о фартук и катает во рту беломорину. Смотрит на мои деньги. «Чо? Очень надо?» – спрашивает. – «Позарез!» – «Мне откель знать, что ты выгоды не ищешь?» – прищурилась и смотрит. По глазам вижу, за сороковник готова отдать. Но и мне сороковника за колючку жалко. Хоть порвись тут – Оле нужен кактус. Старуха кочевряжится. И я в порыве рассказываю, мол, девушке хочу подарить.

«Заходь», – кивает Атаманша и отступает в сторону. В квартирке опрятно, но видно, что хорошего ремонта она не видела давно. Атаманшу зовут Анна Степановна. Она на самом деле бандерша. Отбывала срок под Челябинском, потом на «химии» на коксохиме работала. Так и осталась. За трудовые успехи получила квартиру, в ней и век доживает. В общем, бабка еще та, с флером разбойничьей романтики. Бабуся, выслушала и выдает, мол, смотрит она на нынешних пентюхов и диву дается, как за таких михрюток девки замуж выходят? Я скривился. Но на фоне совершенного одиночества все равно бабушке приглянулся. Она и говорит: «Ладно, червончики ты в карман прибери. Я вот как мыслю. Побелишь мне потолок, и обои с тобой переклеим. А потом я тебя научу, как своей барышне в два счета понравиться». Я снова предложил деньги. В ответ услышал: «Не ссы, баба Аня еще не таких вертихвосток на поводке водила! Будешь делать, как я скажу, все получишь. Преданнее милки у тебя не будет».

Оле пришлось рассказать страшную историю про сопромат. «Какое кино, – говорил я. – Сдаю сопромат». Оля была эрудированной, кивала, добавляя: «Сдал сопромат, можно жениться!» – и задорно смеялась.

А я в свободное от учебы время с бабой Аней белил потолки, клеил обои и набирался опыта не быть «лысым фраером». После трудов за чаем баба Аня показывала мне фотоальбом с тремя десятками фотографий. На главной странице, была фотография молодого парня.  «Это мой Коля. Видал, как надо. Коля у меня кепи носил на бочок. Брюки у него были дудочкой. Штиблеты нариманы, боты он не носил. Яловые сапоги брал. Подметка кожаная с подковкой. Пошел чечетку бить, за версту слыхать. Голенищи в гармошку, пиджак нараспашку, руки в брюки и пиши в развалочку. Зад не отклячивай, башку не гни. Грудь пошире, чтобы в растегнутый ворот волос видать. И всегда с достоинством. Даже перед ферзем не лебези. А уж перед ней…Короче, возьмешь ты этот кактус на форточку. Но потом раму вставишь! По рукам?»  Это была кабала, но отступить я уже не мог. До весеннего праздника оставалась пара дней. За день до решающего вечера я метался по трем улицам, чтобы выпросить, выклянчить и спрятать поблизости весь инвентарь, который пригодится для покорения Оли.

В тот вечер я был в прикиде. Когда Оля меня увидела, идущим ей навстречу в развалочку, в кепке набекрень и распахнутом пиджаке, она округлила глаза: «С ума сошел, холодно же!» Было действительно холодно. А приткнуться негде. Кинотеатров и круглосуточных магазинов на рабочей окраине не было. Надо было идти на дело. Рассказал Оле, как ей быть на стреме, ходить по искалеченному тротуару и в случае опасности петь «Катюшу». А я кактус достану.

Тащу лестницу. Осматриваюсь и поднимаюсь к окну. Минуты через три слышу снизу: «Ну, ты, парень, и время выбрал. Ночь на дворе. А лестницу чо, у Митрохиных взял? Гляди, убьешься. У Ваньки лестница с того года гнилье!» Я замираю и осторожно осмотрю вниз. Подо мной стоит мужик с авоськой, курит, задрав голову: «Привет, Пашка. Опять подрабатываешь?» – «Ага, – отвечаю. – Рама пошла». – «Ну, давай! Ваньке привет!»

Я не в себе. Оля испугалась и сбежала. Но выставляю стекло и тяну руки к кактусу. В комнате вспыхивает свет. Шторка в сторону, и что-то мокрое хрясть мне по сусалам. Знакомый голос вскрикивает: «А еще студентом прикидывался!» Я отшатываюсь. Ступенька подо мной трещит. Стекло валится. Я лечу с высоты второго этажа на ледяные шишки старого сугроба. Боль в ребрах неимоверная.

Утром открываю глаза. Около сидят Анна Степановна и Оля. Говорят, что все будет хорошо.

Оказалось, Ольга, увидев, что я полез к чужому окну, вместо того, чтобы стоять на стреме, помчалась в подъезд. Анна Степановна и сказать-то толком ничего не успела, как незнакомка схватила большое полотенце, завязала его узлом, намочила и ринулась в комнату. Оля оказалась честной комсомолкой, для кого фраерские выходки были чужды. Кое-как Атаманша объяснила моей зазнобе, что все происходило по уговору, ради романтики.

А у меня оказались сломаны два ребра. Электротехнику я завалил, поэтому с осенним призывом пошел служить в Советскую Армию. Оля каждый день мне писала письма. И служба моя была легкой. В день, когда я вернулся в Челябинск в красивой парадке с полным набором значков отличия и гвардии, взял Олю с собой, и мы поехали в наше село. Мама и папа были рады невестке. Сорок лет с тех пор прошло. Работали, детей растили, внуков. Супруга, как в молодости, ухаживает за кактусами. И я свой поливаю. Не будь кактуса, не увидела бы Ольга Анатольевна во мне парня-сокола и вышла бы замуж за какого-нибудь курсанта-танкиста. Моталась бы потом по гарнизонам…

Записал Станислав Еремин