Дети, бегущие от грозы: семейные хроники 1902-1920 годов

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Бабушкина истина

Кто украл – на том один грех. А у кого украли – на том сорок грехов.

Я этот афоризм случайно поймала из неинтересного (мне) разговора бабушки и ее сестры Анны, Анютки. Когда Анна Петровна уехала, я стала приставать к бабе Тине насчет этого абстрактного пострадавшего:

– Почему настоящий  вор только чуть-чуть грешен? Почему  на невиноватом сорок грехов? Он не прибирал свои вещи — значит, это ему наказание?

– Когда человек не знает, кто украл, – он думает на каждого, – объяснила бабушка. – Он многим невиноватым желает зла!.. Он многих ненавидит, грешит то на одного, то на другого. Поэтому на нем сорок грехов.

Три девицы

Было у родителей три дочери. Никак замуж выдать не могли – худоязыкие! Вот пришел к ним кавалер. Они нарядились, улыбаются, а сами  помалкивают.

Парень закурил, пепел упал на пол, и старшая девка говорит:

– Каварер-каварер, поровик-то загорер!

А вторая ворчит:

– Ира, Ира, ты забыра, что нам мама говорира! Ты б сидера да морчара, будто деро не твоё!

А третья сестра рада-радёхонька:

– Срау богу, срау богу, я не пробортарося!

Акуля

– Акуля! Што шьешь не оттуля?

– Да я ишшо, батюшко, пороть буду!

Птичка

Ранняя птичка носок обтирает, а поздняя птичка глаза продирает.

Но, с другой стороны, «раннюю птичку» могли спросить:

– Рано встала, да много ль напряла?

Колодец

У одного мужика была жена – стряпала всегда твердушшие калачи. Вот приедет муж на пашню, калач в ведре опустит в колодец, и к обеду он как раз размокнет. Потом жена умерла. Взял мужик другую бабу, а она оказалась мастерица стряпать.

Приготовила ему пышных калачей, поехал он на пашню, опустил хлеб в колодец… К обеду подымает ведро – а там никакого хлеба!

Вернулся домой, честит жену на чем свет стоит:

– Неумеха! Руки крюки!

Та испугалась, еще лучше постаралась калачики испечь.

Поехал он наутро работать, и опять калач в воду… Вот жена  все время битая была.

БашмАчки

Жил отец в своей избе  с двумя сыновьями. Оба сына семейные, с женами. Один раз отец приехал издалека, с ярмарки, всем подарки привез.

Зовет старшую невестку, достает подарок и шутит:

– ПердУньюшке башмАчки!..

А младшая сноха уж скорее присваталась:

– А я, батюшка, шипОм навожу!

Не носить плаченого – не видать злаченого

Чинить-латать одежду бабушка умела так, что в этом ей не было равных. Перелицовывала  рубашки и платья с помощью швейной машинки, ставила незаметные заплатки на рабочих штанах. У бабушки также всегда имелся на выбор запас прочных ниток разных оттенков – для штопки.

Такая бережливость позволяла бабушке покупать и шить вещи на выход – добротные, заметные, модные. Когда старший сын Стёпа вернулся с победой домой, бабушка отыскала чуть ли не в Кургане  дорогущий замечательно прочный отрез ткани на мужской костюм. Создала модель пиджака, брюк и жилета, наблюдая за молодыми людьми в день городского праздника. Посоветовалась с мужским портным, и тот не отказал в науке. Сделала выкройки. И аккуратнейшим образом сшила!

Дорогой костюм не отличали от покупного даже фасонистые Стёпины девушки. 

Дочь Аннушка

Хороша дочанушка, а хвалят мать да бабушка.

Вот выдали такую хорошую замуж, а она потом приехала в гости к матери и жалуется:

– Все у них неладно, все не как у людей. Полотенце утром всегда сырое, лицо не вытрешь!

Позже всех, видать, сношенька вставала.

ДолотО

Работал мужик, забыл долото дома. Возвращается к себе, хочет долото с вечера в инструменты положить. Чтоб не забыть, идет и повторяет:

– Долото, долото, долото, долото!..

Запнулся, растянулся. Ругнулся и дальше пошел:

– Молоток, молоток, молоток, молоток!…

Мимо нас почаще!

Так говорили тем, кого хотели укорить и поставить на место. Самым большим раздором у свояков мог стать несостоявшийся праздничный визит. Вроде уславливались на Покров принять гостей, а вместо этого хозяева в тот день в неотложную поездку двинулись (крестины, сватовство, рукобитье на покупку-продажу). Ни телефона, ни почты – как предупредишь? Родные за много верст прибыли – и зря!

Приехали к родне – а там собаки одне!, –  возмущались гости.

Однако такого скандала, что «поцеловали пробой и поехали домой», как правило, не случалось. Кто-то из старшего поколения был оставлен домовничать.  С гостеприимными словами он выходил навстречу, прося проходить, простить хозяина и уверяя, что семья вот-вот вернется. Так оно и получалось.

Бог наестся – полежит, черт наестся – побежит

Как все глубоко верующие пожилые женщины, бабушка Тина не любила поганить уста вражьим именем. Вообще мне ее строгость в вопросах веры и сдержанность часто казались пуританскими. Однажды я даже спросила у мамы, не была ли бабушкина семья тоже из староверов – как многие в округе. Для мамы Поли это почему-то показалось  оскорбительным – нет, не староверы!

Она не знала, что мне в то время потомки раскольников мнились аристократами духа. Правда, это мнение относилось к тем из них, что сами себя обрекали на костер, как Джордано Бруно, а не к позднейшим «австрийским согласиям», хлыстам или «обливанцам».

«По замужьям ушли»

Бабушкины сказки были почти литературные – «Гуси-лебеди»,  «Сестрица Аленушка и братец Иванушка», «Теремок». Даже «Волк и семеро козлят» баба Тина рассказывала как-то однообразно, будто выбирая «правильный» вариант, не отходя от уже обработанного русскими писателями сюжета. (А придумщица бабушка Антонина заставляла нас дрожать за седьмого несъеденного козленка,  каждый раз подсказывая ему  все новые укромные места – в сундучок, в футляр от швейной машинки, за новый веник, стоявший у мамы-козы в дальнем углу.)

Но были две бабы Тинины сказки, не прошедшие педагогическую цензуру. Это «Бычок-белый бочок» и «Жихарка». Веселые, живые истории, с местными прибаутками.

Когда Жихарку пытаются затолкать в печь, бабушка торжествующим тоном сообщает:

– А Жихарка руки-ноги расшапе-е-ерил… Ну никак не проходит!

Да ты, гусь, с нами

Однажды, решив для себя, что мой уровень развития ничуть не ниже, чем когда-то уровень ее сестренок, бабушка Тина задала мне задачку. Над этой задачкой в десятые годы 20 века добросовестно пыхтели в школе Стеша и Анютка.

Там по ходу дела летел себе по  своим птичьим надобностям некий Гусь.

– А навстречу ему сто гусей, – распевно, словно занимательную побывальшшину, начала рассказывать баба Тина. – Гусь им кричит:

– Здравствуйте, сто гусей!

А они ему отвечают:

– Нас не сто гусей. Нас столько, да полстолько, да четверть столько, да ты, Гусь, с нами!

И после такой живой завораживающей картинки из жизни перелетных птиц коварная бабушка вдруг спрашивает:

– Так сколько же всего гусей?

– Не знаю, – тупо отвечаю я.

–Давай посчитаем. Сто разделить пополам – получится пятьдесят. Прибавим к ста гусям. Это уже сто пятьдесят гусей, так?..

– Ну, сто пятьдесят…

– Теперь вычислим «четверть столько»…

– Четверть? – переспрашиваю с ужасом.

Я абсолютно не врубалась. Бабушка мгновенно делила, прибавляла гусей, но для меня она будто перешла на чужой язык. Язык математики.

Что там новогодние стишки?.. Гуси-то из простого дореволюционного задачника так и остались несосчитанными.

Позднее подружка Танечка Софьина от кого-то узнала другую забавную задачку. Ей прямо не терпелось заморочить меня подсчетом. Подружка чуть не приплясывала и напевала задачку, как песенку:

– Сколько это будет?.. Слушай и считай – три рубля рублями, рубль пятаками, три копейки по копейке, рубль да пятак. Сколько всего денег?

Я легко отбарабанила стишок, но с трудом вникла в условия задачи:

– Три копейки по копейке…Сама считай!

Так что гордиться разносторонним развитием мне не приходилось. С первых лет жизни обнаружилось, что математика мне категорически не даётся! 

А теперь похвастаюсь тем, за что я себя уважаю и ценю этак класса с третьего.

Когда я первый раз в жизни увидела карту полушарий, я сразу поняла, что все континенты были когда-то одним сверх-материком. Не могло же само собой так совпасть, что бразильское побережье Южной Америки так легко вкладывается в «подмышку» Африки.

Снова пословицы

Не отпадет голова, так прирастет борода!

Вот она, любимая жизнеутверждающая бабыТинина истина! Эти слова тоже обычно  повторял в трудную минуту ее  отец, азартный на любую работу владелец табунка коней и стада породистых коров русобородый Петр Михайлович Поздняков:

– Не отпадет голова – так прирастет борода! Будем живы – не помрем. Всего трудом добьемся, со всеми напастями справимся!

Это было бабушкино постоянное присловье, когда она кого-то утешала, жалела и уговаривала собраться с силами. Мне, глупой,  эта пословица в детстве казалась непроходимо банальной.  В Челябинской области я ни от кого ни разу не слышала этих слов.

Много еще чего

Баба Тина рассказывала и такие побывальшшины, над которыми мы с братом не смеялись. Как одна мамаша сделала  К У Л А Г У (похоже на кисель – мы не любили), налила в горшок посреди стола, и дети стали есть. А они были маленькие, плохо говорили и шепелявили. Мать в их сторону не смотрит и не видит, что  в посудине утонула мышь.

Маленькая девочка говорит «Миска!», а мать сыну Мишке дает затрещину – не лезь к маленьким.

Маленький мальчик кричит «фостик!», а попадает Костику. Потом бедные дети кричат «лапка!», а маманя самодовольно говорит:

– Конешно, сладко!

Мы только были рады, что наша бабушка Устинья никогда бы  не допустила такой опасной антисанитарии. У нее всякая пустая посудина ставилась вверх дном. А наполненные молоком и сметаной крынки и горшки все до единого старательно завязывались чистыми полотенцами и  уносились на холод. А сверху всегда деревянный кружок придавливал ткань.

Тарабарский язык. Начало 60-х

Однажды мы с братиком оказались в Куртамыше на Святки. У бабушки в тот вечер было отличное настроение, и она сказала, что научит нас тарабарскому языку. Предварительно мы были выставлены из кухни даже не в большую горницу, а еще дальше — в боковушу.  Трудно описать, в каком  нетерпении мы ждали приглашения на урок. Наконец раздалась команда:

– Можно входить!

Дверь почему-то не открывалась. Пришлось изо всех сил вцепиться в ручку и тянуть на себя. Брат повис на ручке, а потом уперся одной ногой в пол и с усилием, но открыл-таки дверь.

В кухне было темно, только на столе тускло горела  свеча. Бабушка остановила нас на пороге, велела закрыть глаза и повторять за ней какие-то бессмысленные слоги, проводя ладонями по щекам. 

Я первая почуяла подвох! Открыла глаза и уставилась на Игоря. Ну конечно!.. Все лицо перепачкано сажей! Секундой позже он заулыбался, глядя на меня. Маленький, а  быстро сообразил, что бабушка нас разыгрывает… Посмеялись, но для полного эффекта в этом розыгрыше, честно сказать, недоставало еще человек пять-шесть. Вот тогда стоял бы хохот!

Много-много лет назад  Тина и ее сестры вот так же простодушно тянули перепачканную сажей дверную ручку и усердно мазали носики и раскрасневшиеся щечки. В родительском доме на Святки ребятишек-подростков набивалось не меньше дюжины. Зимним вечером они собирались в избе у печки, гадали, играли, пугали друг друга страшными историями. Однажды в самый жуткий момент одной «побывальшшины» крышка голбца зашевелилась, медленно поднялась и показалась чья-то всклоченная голова! Компания девиц завизжала и отпрянула к двери. И только маленький Матвейка расхохотался. Отец!.. Он сговорился с Матвейкой, пока девушки бегали на мороз бросать валенок – в какую сторону замуж уедешь. Предвкушая переполох, озорной Матвейка и крышку на лазеЮ надвинул, и половичок постелил…

Петр Михайлович не то чтобы любил разыгрывать – он мистику недолюбливал.

… Вспомнив гомонящую, стонущую от хохота компанию своего детства, бабушка и решилась передать нам тарабарский розыгрыш. Любуясь на наши раскрашенные сажей мордочки, она посмеялась от души.

Извозчики ругаются

За пять лет в музыкалке мой брат Игорь научился виртуозно играть на аккордеоне, баяне, пианино, на всех струнных и духовых инструментах.  Они с друзьями создали эстрадный ансамбль. А потом  Игорь вдруг полюбил и до  сих пор любит народные песни.

В пору  сумасшедшего увлечения частушками брат собирал коллекцию незатрепанных припевок и пристал к бабушке Тине с просьбой напеть хотя бы парочку.

– Да не пела я частушки, – пыталась уклониться бабушка. – И чужих не помню!

Но ей очень хотелось помочь внуку. Наконец бабушка вспомнила две частушки. Брат натянул для антуража фуражку с цветком, приосанился, развернул гармошку и велел бабушке «как сможет» вступать вслед за ним. Сначала Игорь запел самую «детскую»:

Я свою Наталию

Узнаю по талии,

Что ни шире талия –

То моя Наталия!

Гармонист повел мелодию тихо-тихо, и бабушка не опоздала, вступила. Только она не спела, а почти проговорила совсем не частушечным голосом:

Дедушка тележку сделал,

Бабушка уселася,

Собачонка на крылечке

Хохотать нацелася! (устала, замучилась).

Мы захлопали, а Игорь заиграл громче и запел обиженным девчачьим голосом:

Меня милый не целует,

Говорит потом, потом.

Я гляжу, а он на печке

Тренируется с котом!

Тут он опять подстроился под бабушку, чуть-чуть обозначая ритм и мелодию.  Баба Тина всё так же робко вступила:

У меня миленок есть,

Нельзя по улице провесть –

Извозчики ругаются.

Что лошади пугаются!

Она больше действительно не знала частушек, хотя даже я могла бы спеть штук 30.

 Куража, раскованности не хватало бабушке, чтобы подбочениться, проплыть павой и отмочить что-то дерзкое. Хотя бы

Ой, солома ты солома,

 Яровая, белая.

Не рассказывай, солома,

Что я в девках делала.

И тем более никогда бы не спела на гулянке молодая Тина явную грубость, хотя тысячи женщин не видели в этом ничего особенного:

Сидит милый на крыльце

С выраженьем на лице,

Я недолго думала,

Подошла да плюнула.

А когда уже в избе дым коромыслом, вдруг выскочит в круг бесшабашная заводная плясунья в возрасте «ягодка опять» и отмочит под вскрики, уханье и хохот:

Что ж вы девки не поете –

Я старуха – да пою!

Что ж вы девки не даете –

Я старуха – да даю!

И в этой частушке и в перестуке каблучков не вульгарность, а шарм, заразительная сила!

А Устинье такая раскованность смолоду не давалась.

Нет, не певица  бабушка, не частушечница!.. Кержацкое воспитание, старообрядческое окружение, культ труда и скромности… 

Дед Никифор был другим

Запомнилась  одна наивная народная песня, которую брат с удовольствием пел для бабы Тины. В его исполнении смешную песенку полюбили тысячи зрителей. Это была коронка даже на городских смотрах, и кажется, номер показывали по телевидению.

Этот диалог двух влюбленных Игорь исполнял  то басовитым, то высоким голосом – за парня и за девушку.

– Милка чё, милка чё,

Осерчала ты на чё?

Али люди чё сказали,

Али выдумала чё?

 

– Я у зерькала стояла

И платочек меряла,

Про чё ты мне говорил –

Всему я дура верила.

Игорь бесподобно изображал грубоватого кавалера и его капризную зазнобу. Зал обычно взрывался и заставлял повторять песню. Когда брат спел «Милку чё» на чьем-то дне рождения дома, бабушка с улыбкой сказала:

–  Это ты, Игорь, пошел в дедушку Никифора. Он на любой свадьбе пел и знал много песен. Одну запоет – у людей глаза на мокром месте, а другую – все смеются – и в пляс!  Особенно когда пел тонким голосом, для смеху – и громко-громко!

И мама подтвердила – в отличие от бабушки Никифор Иванович был душой любой компании, заводилой, остряком и не сторонился чарочки.

Почему надо чисто мыть порог. Десятые годы 20-го века

В кругу многочисленных Тининых сестер, кузин и подружек накануне гражданской войны были популярны  приметы о доме. К ним особенно чутко прислушиваются будущие невесты. Каждое жизненное правило носило характер материнского наказа или насмешки старших девушек над младшими неумехами.

– Пол вытирай тряпкой только вдоль половиц! Будешь мыть поперёк половиц – останешься вдовой. И вот старались, намывали полы красны девки повдоль, а все равно половина из них к 50-60 годам оставались вдовами. Мало жили мужики в 20 веке. Даже по официальной статистике – не дольше 58 лет.

– Ты как пол подметаешь?.. Смотри, сколько сора оставила! Не будешь мести чисто – муж тебе попадется изменщик. Ну, не понимаешь? – всю жизнь гулять от тебя будет. Это уж верная примета…

…– Порог оботри чистой влажной тряпкой три раза. Кто оставляет порог грязным, тот никогда не погостит у отца-матери, когда отдадут замуж!

В бабушкином доме, выстроенном через сорок лет после революции, порог был необычайно высок и широк. Высотой 20 см, шириной почти полметра  – вот из таких циклопических куртамышских сосен был сложен дом. На века!.. Порог был качественно прокрашен темно-коричневой краской и  легко протирался влажной тряпкой.

…

– Блинное тесто наливай на сковородку ровно, чтоб в блине дырок не было. Женихова мать увидит дырки – подумает, что он тебя не девушкой взял.

…

– Стой, балда! Ты што, на себе зашивать собралась? Нельзя! Память пропадет.

– Если молчать, то можно.

– Спичку в рот возьми, глупая, — и молчи.

…

– Ну кто же так пельмени защипывает! Мясо вываливается, тесто ползет. Знаешь, какой у тебя из-за этого будет жених? – Сопливый, вот какой!

Нахальные младшие девчошки  не собирались выслушивать такой бред:

– А кто сопливый – тот счастливый. Муж и жена-то одна сатана. И мне будет счастье!

…

– Когда отец или муж далеко уезжает, пол в доме три дня нельзя мыть, а то не будет ему хорошей дороги.

…

Волосы следовало причесывать гладко-гладко, без «петухов». Если нечаянно небольшая прядка не попадала в косу, – значит, девушке в тот день выпадала дорога.

Баня правит, баня ставит

После бани надо было обязательно помыть руки в избе у рукомойника. Баня виделась нашим предкам обиталищем нечистой силы. Считалось, что в смытой с тела грязи  быстро заводится  разнообразная мелкая чертовщина.

Даже моя мама, специалист с высшим образованием,  определяла баню как место нечистое. А бабушка и подавно. Какие тут были приметы, – остается только  догадываться. Скорее всего, старообрядческому сообществу   яркое, чувственное наслаждение от пара, наготы и роскоши чистого тела представлялось слишком взрывным торжеством плоти.

А эти прозрачные мужские намеки жёнам, мол, «ну, я пошел мыться, а ты приди-ка спину потереть». Плесканье кипятка на каменку («Еще бзданИ!») Хлестанье березовым веником, ещё, ещё, пока веник не измочалится. И снова бросок кипятком в  раскаленную каменку, после которого уж точно набрасывался крючок на дверь, и баня тонула в  обжигающем пару…

В общем, возвратясь из бани, полагалось непременно вымыть руки в избе.

Серебристо-серый умывальник и удобный таз были закреплены в специальной побеленной нише, устроенной  у окончания бабушкиной  русской печи. Рядом была вмонтирована в кирпичи металлическая лесенка, ведущая на печку и полати.

Напарившись в бане, чистюля баба Тина всегда вступала в избу под наше «с легким паром!» и прилегала отдыхать только после того, как вымоет руки с мылом.

…

-Увидеть во сне маленькую девочку – это к какому-то диву, мясо – к болезни, деньги – к неприятностям. А самое счастье, когда коровья лепешка приснится.

…

Однажды впечатлительная Тинина мать Авдотья Фирсовна  заплакала из-за страшного сна. Ух, как рассердился ее склонный к материализму супруг  за «бабьи глупости»  – хлопнул дверью.

А мягкая Баушка была опечалена рассказом. Но она гладила дочку по тонким плечам и негромко приговаривала:

– Ты што раньше времени умирать собралась? Запомни одно – страшен сон, да милостив Бог.

Собака

Среди бабушкиных пословиц и побывальшшин была одна, которая не укладывалась ни в один из известных мне жанров. Звучала эта история примерно так:

– Мороз трещит, ветер завывает. Собака в конуре хвост поджимает, зубами клацает. Говорит себе собака: вот придет лето – я себе построю новый теплый дом, тогда уж не буду замерзать.

Вот пришло лето. Солнышко припекает, свежий ветерок собаку обдувает… до чего хорошо. Дни идут за днями, а собаке  так славно, спокойно. Тепло и уютно  и без новой конуры.

Кончается эта история грустно – беспечный пес опять зябнет и в очередной раз дует в когти и поджимает хвост. Лапы отморозил, бока застудил. Собака снова дает себе слово перемениться, утеплиться летом и т.д.

Если уж начинать с определения жанра,– это явная притча. И немного напоминает Крылова и Лафонтена, хотя и в прозе. Еще больше похоже на те сказки, которые создавал Лев Толстой для крестьянских детей. Но по духу больше всего напоминает заповеди апостола Павла… наизусть не помню…сегодня поленишься, завтра отложишь, и вот уже нужда, как человек вооруженный входит в твой дом.

Бабушка Устинья рассказывала о собаке не торопясь, уверенная, что мы ее не перебьем. Мне было примерно четыре, а брату три годика. Ну не могла же она думать, что мы всё поймём и запомним. А ведь рассказывала – и причем несколько раз.

Сорок грехов

Из всех летающих божьих тварей жители  Глядянки больше всех любили пчел («пчелочка златая!»), а ненавидели – осенних мух. От них не помогали ни полынные веники, ни мухобойки – мухи так и лезли в тёплую избу. И еще в наших предках жило извечное и не совсем объяснимое отвращение  к паукам. Может, крестьяне подозревали, что крупный паук ночью может напасть и выпустить яд при укусе. Может, их раздражало коварство, с которым пауки ловили в свои сети добычу и «выпивали у нее кровь».

У каждого народа свой исторический опыт.

Дыма без огня не бывает. Наверняка первопроходцы  Урала и Сибири пострадали поначалу от неизвестных им прежде пауков и вынуждены были под корень уничтожать некий ядовитый вид этих насекомых. Если бы этого жизненного опыта не было, в наших краях не родилась бы поговорка-примета:

– Кто паука убьет – тому сорок грехов простится.

Что интересно – в других российских губерниях наоборот, убийство паука приравнивалось к прегрешению средней тяжести!

Последующие поколения жителей Глядянки относились и этим обитателям изб так же безжалостно, но по другой причине. Паутина и тенёты по углам в чопорной двоеданской округе считались позором жене. 

В доме Поздняковых  никакой паутины не наблюдалось. Еще бы, здесь каждый день вели приборку четыре расторопные хозяйки.

Но к тотальному истреблению пауков мать и девчонки приступать не спешили. Младшая дочь Анютка, независимая и самостоятельная в суждениях, однажды насмешила родителей. Кто-то в очередной раз привел местную поговорку о пауках, а белобрысая девчонка с уморительной серьезностью переспросила:

– Сорок грехов простится? Каких таких сорок грехов должно проститься? Да у меня столько никогда и не наберется!   

– Ну, ты прямо святая, – засмеялась Стеша.

Пирожки

Бабушкины «побывАльшшины» честно описывали жизнь славной деревни Глядянки в начале 20 века. Читать и писать там умели далеко не все. Но считать (мешки, деньги, вёрсты) каждый крестьянин сам собой выучивался. Но и это не всем давалось. Мы с братом мало смешного  находили в  побывальшшине про то, как у одного мужика было нечетное количество пирожков, и он не умел считать.    Он только говорил – «и один без пары»…

А другой мужик эти пирожки у приятеля мало-помалу утаскивал, причем  ПО ДВА. Простофиля пересчитывал, у него всегда выходило, что один без пары.

Росомаха

К моим десяти годам из бабушкиных рассказов я заключила, что ее родители  что-то уж слишком часто не по силам нагружали работой старшую дочь. Словно Золушку! И дело не в том, что она помогала отцу в поле или управлялась с молочной фермой, пока мать вела дом. Однажды баба Тина рассказала мне, как в сумерках верхом возвращалась с поля  и вдруг увидела в ветвях росомаху. Зверь впился в нее глазами и готовился к прыжку. Умная кобыла Ночка почуяла зверя и понесла как сумасшедшая. У Тины мелькнуло в голове, что в тот вечер она могла и не вернуться домой.

Ящик из-под граммофона

Зимой бабушка Устинья то и дело затевала пельмени, рыбные пироги и обычные щи с капустой, томленые в чугунке на остывающих углях русской печки.

В праздничные дни она пекла простые рассыпчатые кральки. Рецепт этих постряпушек уже был неизвестен потом маме Поле. Может, без русской печки эти кральки не выходят? А у бабы Тины они получались волшебно. Напечет три-четыре противня, остудит кральки на столе, укрыв белоснежным полотенцем, — да и переложит в пустой ящик из-под граммофона. Ящик был не фанерный, а деревянный, обтянутый коленкором бордового оттенка. Изнутри на кремового цвета крышке компания-производитель  изобразила витиеватую саморекламу. Но смысл этой  надписи я почему-то не помню. Одно из двух – или ящик куда-то делся до того времени, как я научилась читать, – или надпись была не по-русски. 

Кстати, кральки в ящике не портились. Они только вкуснее становились дня через два.

Матки-матки, чей допрос?

Когда соберутся хотя бы пять малышей старше четырех лет, бабушка или тетя Валя Кулакова затевали с нами маленький хороводик. Кого-нибудь ставили в его центр (я так понимаю, в прежние времена на  голову героя еще водружали колпак), а остальные не торопясь шли и напевали:

Колпачок, колпачок

Тоненькие ножки,

Красные сапожки,

Мы тебя кормили

Мы тебя поили,

На ножки поставили,

Танцевать заставили.

Танцуй, сколько хочешь,

Выбирай, кого захочешь.

Он выбирал – и хоровод начинали снова.

Чем старше мы становились, тем больше двигались и тем острее сражались за первенство в играх. Если вечером в нашем краю набиралось с десяток ребятишек, мы обязательно разбивались на две команды, чтобы играть в кОндалы. Сила и скорость имели здесь первейшее значение, поэтому ребятишек надо было разделить по-честному.

Двое старших становились капитанами и набирали себе команды. С прошлого века для капитанов сохранилось совсем другое название – МАТКИ. Думаю, оно было придумано нашими предками по аналогии с пчелиным ульем и царицей пчелиной семьи – маткой.

Мы с подружкой Верой и еще с кем-нибудь подходили к этим ребятам и в один голос спрашивали:

– Матки-матки, чей допрос, на базаре паровоз?

Тот, чья очередь была выбирать, показывал на себя, а мы задавали следующий вопрос:

– Выбирай из трех одно, дуб, орех или зерно.

В общем, формирование команд было отдельной интересной игрой. Но вот ребята были распределены, и команды становились друг против друга. Их разделяли метров 10-15, эта дистанция нужна была для разбега.

Мы становились в ряд, крепко держась за руки, и хором кричали соперникам:

– КОндалы!!

Они отвечали:

– Закованы!

Мы требовали:

– Раскуйте нас!!

Они спрашивали:

– Кем из нас?

Тут происходило небольшое совещание – или капитан сразу брал выбор на себя. Следовало выбрать самого слабого из команды соперников. Сильный разобьет сцепленные руки и уведет одного человека в свою команду. А слабого мы удержим, не дадим сломать строй – и он останется в нашей команде. Не хвастаясь скажу – сквозь нашу с Веркой защиту никто не прорывался. Зато когда соперники  выкликали «Ирка!»,  было очень мало надежды, что я разорву сжатые руки. Разве что будут стоять ребята помладше…

Играли еще в прятки, ручеек, третий лишний.

Королевич Матвейка. 1916-19 годы

Подраставший Матвейка  становился Петру Михайловичу ощутимым помощником. От  возвращения мальчика из школы до сумерек времени оставалось не много. Но отец всегда находил сыну работу на конюшне или в коровнике. Сын рос умелым плотником и не уставал на покосе. Он с детства любил лошадок и все, что с ними связано. Младший Поздняков первый рассказал отцу об американских тракторах и машинах. Однажды отец расхохотался на его настойчивую просьбу купить трактор  «фордзон». Дескать, время пахоты сократится в три раза – всё успеем сделать.

Матвейка обиделся, потом тоже заулыбался. Но зато Пётр Михайлович задумался.

Сохранился качественный фотоснимок начала 30-х годов, на котором Матвей Петрович запечатлен с женой Клавдией. Молодой чете примерно лет по 20-25 лет. Красивая женщина  с тонкими бровями вразлет   смотрит слегка капризно. А Матвей… он выглядит интеллектуалом – высокий чистый лоб,  выражение достоинства и простоты в открытом взгляде.  У него были светлые волосы, волевой подбородок и широко расставленные глаза – проницательные, выразительные.

Дрова

В канун Рождества 1918 года все осенние работы у зауральских крестьян перепутались и не были завершены – из-за сражений и смуты. Больше всего Петра Михайловича беспокоил отведенный ему под вырубку участок сухостоя, до которого аж до декабря месяца у него не доходили руки. Сено для скотины запасал, зерно убирал, картошку…

То накатываясь, то отступая,  шла кровавая война.  Прежний ненарушимый порядок похерили «до основания».  Непонятно было, какая теперь власть в стране и что будет к Рождеству в Кургане и в селе Глядянском. А к лету? А к той зиме?

Как бы совсем не остаться без дров и не заморозить семью.

Отец  позвал двух мужиков с лошадьми и инструментами. В первое утро Егор запряг самых сильных лошадей, Орлика с Серым, для Петра Михайловича и для себя. Потом вывел из конюшни молодую кобылку Ночку – для Тины с Матвейкой. Весь день они работали вшестером, много леса привезли на усадьбу и проторили себе удобный санный путь по снежной целине.

Домой вернулись по темноте, продрогшие. Но зато бОльшая часть работы была сделана.

Меховые рукавички. 1918 год

На другое утро  Авдотья Фирсовна вышла за порог и ахнула – страшный мороз! Будь ее воля, оставила бы детей дома, не рисковала.

Вернулась в избу, сказала мужу, но он будто не услышал и молча стал одеваться.

Тину и Матвейку будить не пришлось, скоро они уже сидели за столом у самовара. Тут и сонная Стеша подсела к старшим – ей надо было доить двух новотельных коров.

Подавая кашу, Авдотья сделала последнюю попытку вмешаться:

– Дождись, пока ободняет (рассветет). Не в темноте же  ехать.

– Не успеем тогда за день, – объяснил Петр. – Дорогу накатали, луна светит. А часов в десять, при солнышке, быстро потеплеет – чего тебе еще надо?

Старшая дочь Тина повязала шалёшку поверх легкого платка, надела короткий полушубок поверх «шаровар», вправленных в удобные валенки .  Матвейка проворно натянул  толсто подшитые пимы.

– Эх, шУбенки свои испробую, – Матвейка достал с печи новые чернёные рукавицы из овчины. Самым шиком в них были белые меховые отвороты, плотно и удобно обнимавшие запястья, – это Тина подогнала рукавички по его руке. В таких шубенках руки никогда не мерзли, хоть в трескучий мороз рыбу из проруби вытаскивай. 

Снова работали в лесу до темноты и возили лес. После полудня и впрямь стало тепло. Отец так рубил, что полушубок на спине взмок. Теперь точно без дров семья не останется.

Когда стали надвигаться сумерки, Петр Михайлович приказал Тине и Матвейке отправляться домой. Снова чувствовалась стужа, отец боялся застудить работничков. Проворный Егор увязал в санях воз крупных веток – «хвостов».  Место для седоков оставил побольше, да еще и старый тулуп постелил.

– Ну, ты смотри – как   баре поедете!, – улыбаясь, сказал  Егор, бережно помогая Тине взобраться и сесть удобно. Быстро подсадил Матвейку и велел ему спуститься пониже – вдруг Ночка понесет.  Еще раз убедился, что воз хорошо закреплен и передал Тине вожжи: – с Богом!

Нападение

Хорошие кони во много раз чутче людей. Особенно в ранние зимние сумерки. На границе леса и обширного луга, за которым вдали угадывался скованный льдом Тобол, молодая Ночка  фыркнула и прибавила ходу. Тина  встревожилась, оглянулась. Так и есть, от леса наперерез саням летели четыре  тени, ясно видимые на снегу. Волки!

Тина знала, что ее ужас тут же передастся Ночке и брату. Удерживая вожжи левой рукой, она вытащила из-под себя «ловенький»,  сделанный по всем правилам сыромятный кнут, подаренный дедом еще прошлым летом. Умный Матвейка тоже оглянулся, заметил волков и тонким детским голосом крикнул Ночке:

– Н-но! Пошла!

– Держись крепче!, – строго крикнула ему сестра.

Лошадка  летела по наезженной дороге так, что волки отстали. Но добыча казалась им верной. Одна некрупная лошадь, – и никого вокруг.

Голод гнал волков вперед, голод заставлял   вцепиться в самое незащищенное место коня — между пахом и брюхом. Сильные волки нападут, потом их догонят отставшие два – и вчетвером клыками будут жадно рвать горячее мясо.

Два первых зверя поравнялись с санями с Тининой стороны. Крепко удерживая вожжи левой рукой, Тина  правой рукой ударила волка хлыстом. Что она кричала грубым мужским голосом, Тина  не соображала.

– Падаль! Сгинь! Падаль! Вражина!

Второй волк ускорил бег и достиг лошадиного бока с правой стороны. Ночка слетела с наезженного санного пути и потеряла скорость на нетронутом снегу. Тина из последних сил направляла ее к дороге, охрипшим голосом продолжая орать проклятия.

Ночка проваливалась в рыхлом снегу. Оба первых волка приблизились к лошади, и Тине показалось в темноте, будто тень одного зверя слилась с  контуром Ночки.

Она уже не доставала до них кнутом.

И тут грянул выстрел! Близко – близко!

В морозном воздухе гром казался оглушительным. Выстрел  напугал Ночку, она дернулась вперед, и Тина не потеряла ни секунды – уверенно, двумя руками направила ее на дорогу. Брат зацокал, занокал, посылая лошадь вперед .

Ночка выбралась на твердый путь и понеслась по гладкой дороге так быстро, что снова оторвалась от волков.

Еще выстрел!  Не веря спасению, Тина всё уверенней управляла конем.

Но бедная девушка с ужасом думала теперь о тех, кто стрелял. Отец был без ружья – значит, это чужаки. Отставшие солдаты или дезертиры, много их сейчас шляется. Увидят девушку – нападут!.. Что хотят, то и сделают, – за ними сила.

Быстрей к дому! Быстрей! Тина лихорадочно вспоминала, не выронила ли дедов хлыст. Нащупала кнут, хлестнула Ночку и уже не выпускала кнут из рук. Ну, еще прибавь!.. Вот уже видны тусклые огоньки деревни.

Сани взлетели на взгорок, с которого даже в сумерках хорошо просматривались знакомые  избы Глядянки.

Сзади послышалось движение чужой лошади, скрип снега и чей-то голос. Всадник почти обогнал их по неглубокому снегу и удерживал коня, не отставая и не опережая сани. В свете луны плохо было видно его лицо, а их перепуганные лица, наоборот, оказались хорошо освещены.

– Вот конники, вот поздняковские лошадники!  Волков кнутом гоняют! А я вас знаю! – говорил звонкий, насмешливый, сильно окающий голос. – Уж не взыщите, я вас теперь до ворот провожу, а то еще какой – нибудь зверь нападет.

Луна вышла из-за тучи, и Тина рассмотрела всадника. Он был очень молод, на хорошем сытом коне и с дорогим ружьем.

У ворот незнакомец спешился. Не робея, пытливо глянул в девичье лицо и продолжал своё милое, непривычное для Тины «оканье»:

– Ничего не бойтесь. Завтра приеду, можно? Я Кузнецов Никифор, живу за Тоболом в Закоулово.

Но Тина будто онемела, ничего не говорила. За нее ответил рассудительный Матвейка:

– Приезжай! Я тоже тебя знаю. Если бы ты не распугал волков, – худо бы нам пришлось. 

Матвей давно отошел от страха и стал  расспрашивать:

– Темнеет – ты за Тобол ехать не забоишься?

– Я же с оружием, – снисходительно возразил Никифор.

– Твоё ружье?

– Отцовское. «Зауэр»! Отец, когда совсем расхворался, прямо в руки мне отдал. 

Помолчали. Видно, потом не стало отца.

Матвейка сменил тему и вспомнил почти с восторгом:

– Главное, Тинка так орала на волка! Такими разными словами… А мне вот только одно слово на память пришло. Я его и кричал все время.

– Какое слово? – в один голос спросили Тина и Никифор. Оба они несмело заулыбались, что так получилось.

– Из-з-зы-ыди!! – свирепо закричал Матвейка. – Изыди, гад! – и звонко рассмеялся.

Лучше нету той поры, как впереглядушки. 1919 год. 

С того вечера Тина только и думала, что о своем спасителе. Смелый, красивый, добрый!.. Ей казалось, что  сама судьба свела ее с этим парнем на глухой зимней дороге.

А Никифор  не мог забыть, как Тина яростно сражалась с волками, а потом у ворот своей усадьбы вдруг превратилась в робкую нежную барышню. Он чувствовал, что понравился девушке.

Молодой хозяин забросил дом и постоянно искал задЕлье, чтобы проехаться на своем Месяце мимо поздняковской усадьбы.

Только два раза он увидел Тину за воротами. Отражаясь от сугробов, ярко светило солнце. Юная, раскрасневшаяся на морозце Тина легко шла по узкой тропке. На ней была  хорошо сшитая овчинная шубейка. Стройная, стремительная и бесстрашная красавица снова показалась Никифору сказочной царевной.

Чем дальше, тем сильнее его подчиняло любовное безрассудство. Работа валилась из рук, все его мысли были только о Тине. Сердце подсказывало Никифору, что  царевна не уклонится от его объятий, и он как сумасшедший грезил об этой минуте. Однажды через Матвейку он вызвал девушку за ворота. Были ранние зимние сумерки. От волнения слова не шли на ум, парень сбивчиво нес какую-то чушь. Неуклюже,  настойчиво он всё ближе придвигался к Тине. Сверкнули сумасшедшие глаза, приблизились горячие жадные губы – но она отпрянула.

Дрогнувшим голосом Тина отговорилась каким-то делом и вернулась в дом. Она была напугана этим лихорадочным состоянием – и радовалась одновременно.

Рассказала сестре Стеше, а та лукаво  улыбнулась и тихо укорила:

– Бить тебя некому, дурочка! Такой парень!.. Гляди, другую найдет! 

И тут откликнулась никем не замеченная малявка Анютка:

– Правильно, Тинка! Нечего ему нахальничать! Думает, мужик, дак ему можно руки распускать?..

Выволочка

Мать Никифора Вера Ивановна долго ничего не знала. Ей только бросилось в глаза, что сын плохо стал спать и подолгу о чем-то думает.

Но тут некую любопытную  Варвару взбесили пересуды о частых поездках Никифора в Глядянку. Как назло, у этой кумушки оказалась дочь на выданье. И вроде как парень  к этой девице раньше не ровно дышал.  Завидный жених мог быть перехвачен какой-то курицей из двоеданской деревушки!

Никифор не мальчишка, матери на него жаловаться бесполезно. Донос пошел совсем в другую сторону.

Старших братьев Кузнецовых было трое – Степан, Иван и Григорий. Работящие, азартные, богатые мужики держались дружно и ничего не боялись. Да вот отцу Никифора не пожилось, оставил он сына полусиротой.

А отважного силача Григория Кузнецова парни с его края выставили биться «улица на улицу». Вся деревня подзуживала, раззадоривала своих бойцов, но когда Григория изувечили в драке, пьяный холостяжник  оставил его умирать – не доктора же звать. Прибежали старшие женатые братья, кинулись к Грише, а он уж не дышит.

…Осталась у мальчишки Никифора одна защита, один судья – крестный  Степан. Вместе с женой и дочерьми дядька жил на той же улице в большом доме.

Нижний этаж, глубоко уходящий в землю, Степан Кузнецов выстроил из камня, а в верхний этаж был из сосновых бревен. Здесь находились горницы – светлые,  с красивыми занавесками и с крашеными гладкими полами. По углам «залы» стояли два поставца, набитые дорогой посудой – приданое дочерей.  Жарко натопленная печка светилась голубоватыми изразцами, а сквозь щелочки печной дверцы пламенел огонь.

Короткий зимний день клонился к закату, семья собралась к чаю. Сидевший во главе стола Степан выслушал жену, которой накануне в оба уха напела кумушка. Он нахмурился и сердито засопел . Жена поняла хозяина без слов и велела младшей дочке Луше передать Никифору,  чтобы  зашел к дяде.

Никифор отмахнулся – не желал идти. Маленькая  Лукерья не отставала. Она никогда еще не видела брата таким мрачным.

…Счастье оборвалось, я всё испортил, понял Никифор. Тина бежала от меня, как от холеры. Что я напридумывал? – да вовсе не нужен я ей! Родители, поди-ка, давно присмотрели для дочери жениха. И жених ей понравился, а то бы не шарахнулась…

В самом поганом настроении парень поднялся по крутой лестнице  дома своего крёстного. Поклонился и после приглашения тетки сел на лавку. 

Никифор получил нагоняй за то, что не бережет коня, «таскается» за девицей. А хозяйство на кого бросил? Мать часто болеет, сестра еще мала. Ты хозяин или кто?

Тут крёстный заметил, что парень будто его не слышит. Своим басовитым окающим голосом Степан  завернул внушенье покруче, по-мужичьи. Нечего его жалеть, лодыря. Не понимает – пусть на себя пеняет. Смотри-ка, бабник какой растет!

– Да не нужен я ей!!, – заорал вдруг Никифор. Душа его была изранена и равнодушна ко всему. – И сам больше туда не поеду…

– А, ты еще ерепЕнишься?!, – дядя не разобрался, и от его громового голоса зазвенели чашки в поставцах. – Да ты царь, что ли?!!

Но тут вмешалась хозяйка. Сплетни сплетнями, наветы наветами, но бабье чутье подсказало жене крестного единственно правильный выход. Спокойно и рассудительно тетка остановила Степана:

– Погоди-ка браниться, отец. Раз уж он не может без Петра Позднякова дочки, – пусть сватается.

Дядька замолк и оторопело уставился на супругу.

А та убежденно продолжала:

– Не последняя семья в Глядянке. Девки работящие, скромные, с хорошим приданым. И Вера, гляди-ка, не будет против.

Тетка помолчала, как бы всё взвесила и тихо прибавила:

– Ну, а за ее родителей ручаться не возьмусь.

Дядя Степан не говорил ни слова – медленно соображал и делал свои крупные выводы.

У Никифора сильней заколотилось сердце.

Сватовство

На вопрос Авдотьи Фирсовны, что подать на стол  сватам, тятенька ответил – всё самое лучшее. И распорядился – принять дорогих гостей достойно, согласие на свадьбу дать – но  венчание назначить на осень! Уж очень молоды жених и невеста.

Степенный дядька Никифора Степан Кузнецов без обид одобрил «соломоново решение». Поел вкуснейших пельмешков, выпил за здоровье Тины и Никифора первоклассного самогона и остался чрезвычайно доволен новыми свояками.

А на Никифора жалко было смотреть. Будто старшие предали его, ударили. В мечтах горячий парень соединился с любимой немедленно. Накануне он в очередной раз  вывел для себя, что его любовь не безответна и что  Тина тоже от него без ума. Настойчивый и нетерпеливый силач, настоящий сибиряк, Никифор не желал ждать своё счастье на протяжении долгих, однообразных, бессмысленных и пустых месяцев.

По неписаным правилам полагалось с почтением благодарить будущего тестя за согласие и радушный прием. С достоинством поклониться, сказать что-нибудь учтивое (тётка ведь учила!)

А жених после первых слов Петра Михайловича о переносе свадьбы на осень независимо отвернулся и нахмурился. Потом склонил русую голову и будто бы с робкой покорностью согласился:

– Да-да, на осень…

Выпрямился и с непозволительной насмешкой глядя в глаза Петру Михайловичу,  предерзко пробасил:

 – …если до-о-оживём!

Тинин отец ничего не ответил, только не спеша разгладил бороду – дочери знали, что так он сдерживает гнев и успокаивает себя от греха подальше.

Вот тут крёстный Степан покаялся, что  связался с упрямцем. И выпороть Никишку поздно – самостоятельный хозяин, жених!

Любовь и война. 1919 год

Шла гражданская война, а две семьи готовились к свадьбе. В ту и другую деревню периодически накатывались то сторонники белых, то красных, то отряды в поисках провианта, то каратели неизвестно откуда и за что, то просто мародеры. Никакой власти в девятнадцатом году на местах еще не было, а самой организованной карающей десницей оставались «злые чехи».

Невесту и ее сестер много месяцев прятали от солдат в потайном голбце. (Конечно, не всё время, а когда через округу проходили войска или рейды для набора солдат в обе армии. Воевать в тихой Глядянке по-прежнему мало кто хотел.)

Нетерпеливый жених тоже время от времени скрывался на заимке крёстного Степана. Его помощь красным стала широко известна в округе. В те дни, когда преимущества получала власть, правившая от имени белых, немало функционеров мечтало отличиться и свести с ним счеты.

Нередко при появлении своих недругов Никифор подавал условный знак друзьям – и они порознь уходили из деревни на Степанову заимку.

Однажды Никифора и его приятеля почти догнал конный разъезд. На всем скаку парень выстрелил в преследователей – и пришпорил коня.

А малолетний брат невесты как-то раз получил прикладом по голове. В тот день на усадьбу Поздняковых нагрянули солдаты и стали уводить часть скота. Глупый Матвейка, вырвавшись из рук Баушки, с невиданной яростью попытался отбить у провиантской команды рыжего  бычка Мартика. Женщины вырвали парня из рук солдата и, голося на всю деревню, оттащили в дом.

Даже сидя в темном голбце, поздняковские дочери мастерили цветочки для украшения свадебной упряжки. Бабушка – Баушка, будто не слыша пулеметных очередей, готовила белое платье. А порой, рискуя получить пулю в лоб, в деревню мимо караулов пробирался долговязый  жених с каким-нибудь ребяческим подношением для Тины.

Скорее всего, венчание состоялось в ноябре, сразу после того, как белые в последний раз были отброшены Тухачевским за Тобол, вглубь Сибири. Свадьбу сыграли намного раньше, чем начался Рождественский пост.

В старозаветном краю дню венчания и в девятнадцатом году всё ещё придавали очень большое значение.

Публикуется в сокращении

Главное фото: Гадание на Святки. Художник Юрий Сергеев.