Жизненная история о детских привязанностях и взрослых проблемах.
Это случилось в то время, когда я был восьмилетним румяным мальчиком.
Я жил с мамой, папой и бабушкой в одном очень красивом, маленьком, но чрезвычайно современном городке.
Мой папа был доктором физических наук и профессором, постигавшим тайны Вселенной, и был всегда чрезвычайно занят.
Мама Майя тоже была доктором, но самым обыкновенным, в белом халате, белой шапочке, со стетоскопом на шее. Её стройная фигура, лучезарный взгляд и добрая улыбка вселяли в больных надежду на долгую и счастливую жизнь. Мамы-доктора не боялись даже дети.
А бабушка Поля была просто бабушкой.
Я в тот год был учеником второго класса. Больших умений у меня ещё не было, зато круг интересов был обширнейший. И весной меня захватило кораблестроение.
Как-то мне довелось слоняться у нашего городского пруда. Там я увидел мальчика, запускавшего парусник. Не какую-нибудь имитацию, сделанную из дощечки с гвоздём вместо мачты и парусом из тетрадного листа. Его корабль был как настоящий. Он подчинялся пульту радиоуправления, ходил на разных галсах или ложился в дрейф.
Меня это поразило до глубины души. И я предложил своему другу Саньке Куликову начать строительство корабля. Но не игрушечного, как у того мальчика, а настоящего.
Реализуя идею, мы с Санькой подобрали три крепких доски. Но донести их до пруда оказалось нелегко. На полпути к нашей верфи Санька сел на дорогу и попросил немного передохнуть. Я смотрел на тяжело дышавшего, с красным от натуги лицом друга, и думал: «Слабак!»
Через пару дней тётя Оля, Санькина мама, взяла нас за руки и привела к моей маме.
Она стала жаловаться, будто я каждый день заставляю Саньку таскать какие-то тяжести, чтобы тот смог стать капитаном парусника.
Папы, молчаливо глядевшие на шахматную доску, разом обернулись.
– В век кибернетики, – сказал мой папа,– и ядерной физики, – добавил Санькин папа,– как-то нелепо мечтать стать капитаном парусного судна, – одновременно закончили они свою мысль.
– Парусный флот, – смело заявил Санька, – скоро вернёт свои преимущества. Он не загрязняет моря и океаны. Использует самую дешёвую энергию в мире – энергию ветра.
Папы похлопали в ладоши. И вновь замолчали, продолжая партию. А мамы рассердились на нас, оставили в покое, и заговорили о своём.
Моя мама советовала маме Оле свозить Саньку на море и показать кардиохиругу.
Я другу позавидовал. Ему стразу повезло вдвойне: он полетит на вертолёте и увидит Черное море, где ходят настоящие корабли. Санька клялся разузнать всё о настоящих кораблях.
Но в понедельник он вдруг заявил, что капитаном больше быть не хочет.
А вечером мой папа мне пересказал все наши с Санькой тайны. И про инструменты, взятые без спроса в гараже у нашего соседа, и про доски, унесённые со стройки новой школы, и про простынь, позаимствованную мной у мамы для парусного снаряжения.
Я посчитал это предательством. При встрече в классе мы с Санькой сильно поссорились.
В тот год настоящего корабля я не построил. И Санька становился вдвойне виноватым. Мало того, что он разболтал нашу тайну, он ещё лишил меня мечты – стоять у штурвала нашего корабля и всматриваться вдаль. За такое прощать было нельзя.
Наступило лето.Родители повезли Саньку к Черному морю, и отъезд Куликовых стал новым этапом в моей жизни.
В коридоре стояли клетки с кроликами от тёти Оли. Папа ходил вокруг них, чесал затылок и спрашивал кого-то невидимого: «Что я с ними буду делать?»
– Ничего ты делать не будешь, – сказала бабушка, – Сережа за ними будет ухаживать. Уж двадцать четыре дня как-нибудь переживут.
Решение было приняло. Кролики переходили на моё попечение. Поэтому ночью я решил кроликам дать свободу. Пусть гуляют по моей комнате.
Один из них вышел из клетки, попробовав на зуб морковку, зверёк юркнул внутрь платяного шкафа и, повозившись, затих.
Среди ночи меня разбудили странные звуки. Трусом я никогда не был, но, как нормальный ребёнок, опасался неведомого. Бабушка, жившая до эпохи телевизоров, рассказывала, что в те времена во всех домах водились существа из параллельного с человеком мира. Мне бабушкины истории всегда казались сказками. Но сейчас я слышал, в моём шифоньере творилось невозможное в век кибернетики и ядерной физики.
Как бы ни был велик мой страх, но с неведомым всесильным человечком из другого мира нужно было договариваться. Я взял фонарь и пошёл к шкафу.
Луч света выхватил из темноты напуганного и похудевшего кролика, грызущего альбом для рисования. В углу уже был целый клубок нарванных бумажек, перемешанных с топорщившейся в разные стороны шерстью. Я направил луч фонаря на пуховый комок и остолбенел. Бумажки и пух шевелились. Пух был живой! В моём платяном шкафу жил живой пух! Я опрометью бросился будить бабушку.
Во всём доме далеко за полночь горел свет. Папа ходил по дому в поисках чего-нибудь, чтобы сделать гнездо для новорожденных кроликов. Мама требовала позвонить Ольге Ивановне и рассказать о происшествии. И только бабушка попросила папу вставить назад нижнюю полку, чтобы Соринка, так она назвала крольчиху, думала, что живёт в своей норе. Папа сопротивлялся и громко заявлял: «Вставим полку, построим клетки, и у нас будет передовой колхоз имени деда Мазая и его зайцев. А я буду плавать на лодке и косить траву».
– Ирония здесь совершенно неуместна. Ребёнок должен видеть живую природу. А сегодня, между прочим, свершилось её величайшее таинство, – ответила бабушка.
И папа сдался. Соринка обрела дом, получив от бабушки несколько капустных листьев.
Не было ни одного утра, чтобы я осторожно не заглянул в шкаф. Крольчиха была здорова и весела. От этого её детёныши росли не по дням, а по часам. Сначала они были голенькие, розовые, слепые и страшные. На одиннадцатый день у них полностью открылись глаза. С каждым днём крольчата становились взрослее и забавнее. Перед возвращением Куликовых с Черного моря они были смышлёными боязливыми пушистыми шариками. Стоило оставить открытой дверь шкафа, крольчата подбирались на край платформы, тянули шейки, активно нюхали воздух и вострили ушки. Им очень хотелось путешествовать по комнате, потому что шкаф они изучили. Но любой незнакомый звук или движение их пугали. Они опрометью бросались в свой угол и утыкались мордочками в стенку так, что из угла торчало только пять хвостиков.
Всё это время я был полностью поглощён жизнью кроличьего семейства. Конечно, это случилось не сразу, а после серьёзного происшествия.
На второй или на третий день, как Соринка родила крольчат, мальчишки из нашего дома решили сходить на дальние карьеры. И я увязался с ними, забыв навести порядок в доме у Соринки и сходить ей за продуктами.
Каково же было моё удивление, когда вечером папа заявил, что кроликов он унесёт соседу. Я был с ним не согласен. В наш спор вмешалась бабушка.
– Не нужно ругать Серёжу, – сказала она. – Я как педагог советовала бы вам вместе прочитать сказку Экзюпери и обсудить диалог Лиса и Маленького принца.
И подала папе книгу.
Убирать в шкафу было неприятно. Тащится за кормом поздним вечером трудно. Но я не отступил. Утром на кухне бабушка меня хвалила.
После того, как маленькие кролики из голых головастиков превратились в пушистые комочки, я стал замечать, что среди всего рыжего семейства выделяю зверька с белыми лапками и белым хвостом. Он казался мне самым смелым, самым быстрым, самым смышлёным среди своих братьев и сестёр. И его нельзя было спутать с другими. Он получил имя – Белый Хвост. Он первым вышел в комнату и достиг дивана, первым обогнул мой письменный стол, первым добрался до двери и обследовал коридор нашей квартиры. Храбрец был настоящим пионером.
В радостных хлопотах и заботах прошли двадцать четыре дня.
– Завтра Ольга вечером заберёт свой зоопарк, – сказала за ужином мама. – Они уже в Академгородке, ждут попутную вертушку.
Это означало, что тётя Оля заберёт кроликов в лабораторию. И Белый Хвост окажется в плену. Но огорчаться я не хотел. У меня же замечательные родители, они поймут, что Белый Хвост особенный кролик. Я его приручил.
– Мама, а мы не могли бы малышей оставить у нас? Я даю честное слово, что буду ухаживать за ними.
Но мама ответила:
– Понимаешь, Серёжа, у каждого есть свое предназначение. Кролики нужны тёте Оле, чтобы помочь ей справиться с неизлечимыми болезнями людей. Они когда-нибудь сделаются героями. Они все нужны науке.
Не думайте, что я был маленький. Я понимал важность кроликов для науки. Но отдать Белого Хвоста, ставшего мне другом, я не мог. В такой критической ситуации оставалось одно правильное решение, ослушаться родителей и похитить зверька. В этот миг я пожалел о нашей с Саньком ссоре и недостатке моего великодушия.
Когда пришла тётя Оля забирать свой зоопарк, Белого искали мама, папа и бабушка. Я стоял в углу и должен был купить себе прощение предательством. Только я был непоколебим: пусть я буду всю жизнь жить в углу, но Белого Хвоста не выдам.
Теперь каждый день я выгадывал время, чтобы отлучиться из дома и сбегать на дальний берег пруда, где в густых зарослях тальника в большом деревянном ящике жил Белый Хвост.
Кролик встречал меня с величайшей радостью и провожал с великой грустью. Ночью я часто не мог заснуть, думая о Хвосте, о том, как ему одиноко и страшно в тёмных, дремучих зарослях тальника.
Лето заканчивалось. Ночи становились длиннее и холоднее. Ящик уже был тесен для окрепшего и увеличившегося в размерах зверька. В первые дни сентября я не знал, где поселить Хвоста на зиму, пока мой взгляд не остановился на нижнем коробе моего дивана. Оставалось усыпить бдительность мамы, учить уроки и всегда убирать в своей комнате самостоятельно. Это было нелегко. Но эффект был потрясающий.
Мама сказала, что я сильно повзрослел за это лето и стал почти самостоятельным человеком. Бабушка только кивнула головой и промолчала.
Пока родители были заняты на работе, Белый Хвост свободно разгуливал по моей комнате. Он откликался на кличку, за сухарик вставал на задние лапы, умел выражать удивление, раскидывая уши в разные стороны, и любил спать у меня на коленях, пока я делал за столом уроки. И чем больше умел кролик, тем меньше шансов оставалось для тайны. Я хотел про Хвоста рассказать маме и папе. Ещё я чаще и чаще ловил себя на мысли – мне очень хочется вернуть дружбу с Санькой Куликовым и поведать ему о кролике, так и не доставшемся лаборантам. Показать, как Белый Хвост умеет служить, как удивляется сказанному, как моет лапками мордочку и как прячется в ящик дивана при возгласе: «Волки!» Только пойти на попятную и первым протянуть руку дружбы я не мог. Случая не представлялось, потому что зимой Санька перестал ходить в школу.
В тот вечер над нашим городком разыгрался настоящий буран. Хлопья снега летели вниз и вверх, слева и справа, они падали с неба и поднимались с земли, влекомые ветром. На скамейках, дорожках, около подъездов, за стеклом нашего окна росли пушистые сугробы. Папа за ужином заметил, что в такую погоду добрый хозяин собаки во двор не выгонит. Но что-то тёмной вьюжной ночью выгнало на улицу тётю Олю. Я увидел её, выскочившую из кабины большой снегоуборочной машины, без головного убора, в лёгкой куртке и, как мне показалось, комнатных тапочках. В нашей квартире раздался длинный тревожный звонок. У Саньки случился какой-то особенный приступ. И в доме началась кутерьма. Бабушка успокаивала плачущую тётю Олю. Мама срочно собиралась к Куликовым. Папа набирал номер телефона и говорил в трубку:
– Прости, старик, что так поздно. Беда у нас, – и он скороговоркой что-то рассказывал, прикрывая ладонью рот. – А ты бы не мог сам? Боюсь, не получится в Москву. К нам вертушкой.
Потом папа звонил маме, спрашивал, как у них дела и сказал, что Володя всё бросает и мчится.
Володя в такую погоду мчался три дня. Папа то висел на телефоне, то дежурил на вертолётной площадке и, наконец, привёз своего друга-врача к нам домой. Дядя Володя оказался замечательным весёлым и любознательным человеком. Вечером, когда мы по просьбе бабушки ходили в овощной магазин, дядя Володя восторгался сугробами, белизной снега, темнотой ночи и количеством капусты и морковки, которую мы купили. Я его попросил особо про капусту и морковь не говорить, чтобы не пробудить у мамы некоторые комплексы. Дядя Вова сделал удивлённое лицо, но поклялся молчать.
– А когда взрослые клянутся, они клятву всегда выполняют? – спросил я.
Дядя Володя искренне пожал плечами:
– Я стараюсь.
С таким человеком можно было иметь дело.
Я долго сомневался, стоит ли спрашивать о Санькином здоровье, тем более, что мы с Санькой полгода не были друзьями. Если бы у него болел зуб или была бы корь, я бы ни за что не стал интересоваться тем, как он себя чувствует. Но с Санькой случилось или могло случиться непоправимое. И я спросил.
– Отремонтируем, – весело ответил дядя Володя. – В нашей стране такие, как вы, должны жить долго и счастливо.
Утром за окном снова бушевала метель, и мы с тревогой дожидались вечерних новостей.
– Как же так? – сокрушался врач дядя Володя, – На весь городок ни одного здорового кролика. А мне нужен всего один здоровый, не лабораторный кролик.
– Это риск, – говорила мама.
– Больший риск ждать у моря погоды. Всего одно подопытное животное. Вырезаем, подтягиваем, сшиваем и смотрим результаты. Максимум – два дня. Сами же говорите – буран может и до Нового года продлиться. Время будет упущено, и мы можем пацана потерять. Он может умереть, не дождавшись ни вертолёта, ни помощи. Неужели во всём городе нет пенсионера, кто бы держал кроликов? – воскликнул в заключение дядя Володя, и пыл его угас.
Я всё слышал и был в крайнем смятении. О смерти я ничего не знал, кроме ужасающей формулы: его не стало. Так иногда говорила мама, возвращаясь с работы грустной. Но это она говорила о каких-то других людях, которых я не знал. Теперь могло случиться, что мама так скажет о Саньке.
На чашах весов были две жизни. И я должен был выбрать, кто для меня дороже: бывший друг Санька Куликов или нынешний Белый Хвост, возившийся в коробке дивана и жаждавший выйти на свободу.
Сначала я придумывал варианты спасения Саньки без Белого Хвоста. Можно поймать жабу и на ней провести опыты. Только где её взять? Зима. Или витамины прописать Саньке. Какие взрослые бывают недогадливые. Надо им будет сказать, чтобы витамины… Внезапно вспомнилось, как мой друг сидел на дороге, широко раскрывая рот, как умирающая рыба, какие испуганные у него тогда были глаза, как по лицу крупными каплями струился пот. Я понял – никакие витамины Саньке Куликову уже не помогут, и я заплакал от собственного бессилия. В восемь лет я должен был ответить на вопрос: быть или не быть? Умом, сердцем, душой я был против Санькиной смерти, против его ухода в другие миры и пространства. Но и Белый Хвост был существом не менее дорогим.
От этого становилось обидно, больно и страшно. Я бил кулаком подушку, прятал в ней лицо и рыдал без всякого стеснения. За окном стояла непроглядная ночь. Я проваливался в сон, а в зале и на кухне жёлтым огнём пылали лампы.
Я вздрогнул от неожиданного прикосновения. В углу еле теплился ночник, и в его неверном свете я увидел силуэт папы, присевшего на край моей кровати.
– Серёжа! Ты не спишь?
Я покачал головой, но ничего не ответил.
– У меня к тебе очень серьёзный разговор. Я хочу спросить, как ты думаешь, нам будет очень больно, если ты вдруг от нас уйдёшь?
– На совсем? – чуть слышно пролепетал я.
– Навсегда, – ответил папа и тяжело вздохнул.
– Я не знаю.
– Нам с мамой будет нестерпимо больно. И весь мир перестанет существовать. И всё, что мы сейчас делаем, станет неважным. Всё потеряет смысл. Потому что у нас не будет тебя. Но… Из миллиона шансов оставить тебя с нами есть один. Только один…
– Какой? – не удержался я, потому что никогда не видел папу таким испуганным и никогда не слышал его трагического голоса.
– Отдать взамен чью-то жизнь. Мою, мамину, бабушкину…
– Вы бы отдали? – и снова слёзы подступили к горлу, потому что сейчас я испугался, вдруг папа скажет, что им самим дорога их жизнь.
Но ведь это так и было. Меня подводили к ситуации, в которой не существовало счастливого избавления.
– Это было бы непростое решение, но, наверное, да, – сказал папа.
Он помолчал.
– Для того, чтобы спаси Сашу Куликова, не нужно отдавать наших жизней. Дяде Володе нужен Белых Хвост.
Я лёг на подушку ничком.
– Сын, я не могу спрашивать тебя, кто ближе твоему сердцу. Но у Саши есть один шанс из миллиона. И этот шанс – твой кролик.
Белый Хвост, услышав кличку, вылез из дивана и сидел на середине комнаты. Дверь распахнулась, вошёл дядя Володя. Он наклонился над кроликом.
– Только не берите его за уши, – громко предупредил я.
– Не бойся, малыш. Всё будет хо-ро-шо!
Я не плакал. Я верил папе и доктору.
Загрузка ...
